– Ну что он сказал?– дошел до Килина вопрос председателя – Кто?– спросил Килин.

– Борисов, кто ж еще. Указание дал?

– Указание?– переспросил иронически Килин.– А ты, когда по малой нужде идешь, тоже указания спрашиваешь? Действовать надо, вот и все указание.

С этими словами Килин и вышел тогда на крыльцо. А председатель, пользуясь случаем и не дожидаясь никаких указаний, снова нырнул головой в сейф и долго из него не выныривал.

Управлять стихией – дело, конечно, трудное, но для мнопривычное. После того, как толпа, хотя и с видимой неохотой, но все-таки рассосалась, брикадиры Шикалов и Талдыкин вернулись к конторе и сидели на завалинке, ожидая дальнейших распоряжений начальства.

– И что это за народ такой!– еще не остыв от недавних усилий, удивился Талдыкин.– Ты его гонишь, а он не идет! Каждый упирается, как баран, и ни с места! Ведь, я так понимаю, если начальство говорит разойдись – разойдись.

Начальство лучше знает, что делать, с нашими головами туды не посодют. Так нет ведь, каждый еще норовит свой гонор показать и каждый из себя прынца строит.

– Что да, то да,– рассудительно согласился Шикалов.– Вот раньше, когда я еще молодой был, мы таких-то гоняли винтовками.– Он задумался и усмехнулся, вспомнив отдаленный момент своей биографии.– Помню, еще в шашнадцатом годе служил я в Петербурде хельдхебелем. А народ там проживал такой, что работать не хочут, а с утра пораньше берут тряпочки разные, на их фулюганские слова пишут, потом на палки нацепют и идут на улицу-грамотность свою показать. И вот, бывало, отберешь у него эту трянку да еще скажешь в сердцах: Ах ты, фулюган эдакий, да и что ж ты такое делаешь? А ен говорит: Это не я, говорит, фулюган, а ты, говорит, фулюган, это не я, говорит, у тебя тряпку цапаю, а ты у мине цапаешь. А я говорю: Это не я, говорю, фулюган, потому что я, говорю, с ружжом, а ты – без.

– И какие ж они слова на тех тряпках писали?– заинтересовался Талдыкин, надеясь, что матерные.

– Слова-то?– переспросил Шикалов.– Я ж тебе говорю: фулюганские. Ну там Долой Ленина, Долой Сталина и протчие. Тут Талдыкин засомневался.

– Погодь,– остановил он Шикалова.– Что-то ты не то говоришь. В шашнадцатом годе Ленина и Сталина еще и не было вовсе. То есть они-то, конечно, были, но государством рабочих и крестьян покуда не управляли.

– Да?– спросил Шикалов.

– Да,– ответил Талдыкин.

– Выходит дело, Ленина не было, Сталина не было. А кто ж тогда был?

– Известно кто,– сказал Талдыкин уверенно.– В шашнадцатом годе был царь Николай Александрович, император и самодержец.

– Глупой ты, Талдыка,– посочувствовал Шикалов.– Не зря у тебя фамилия такая. Бригадир, а калганом своим сообразить не можешь, что Николай, он был опосля. А до его еще был Керенский.

– Даже противно слушать,– выходил из себя Талдыкин.– Керенский разве ж царь был?

– А кто же?

– Пример-министр.

– Путаешь,– вздохнул Шикалов.– Все на свете перепутал. Как Керенского звали?

– Александр Федорович.

– Во. А царь был Николай Александрович. Стало быть евонный сын.

У Талдыкина голова пошла кругом. Хотел возразить, да не знал что.

– Ну, хорошо,– сказал он.– А когда ж, по-твоему, была революция?

– Кака революция?

– Октябрьская.– Талдыкин напирал на то, что было ему известно доподлинно.– Она и была в семнадцатом годе.

– Это я не знаю,– решительно мотнул головой Шикалов.– Я в семнадцатом тож в Петербурде служил.

– Так она ж в Петербурде и была,– обрадовался Талдыкин.

– Нет,– убежденно сказал Шикалов.– Может, где в другом месте и была, а в Петербурде не было.

Последнее сообщение окончательно сбило с толку Талдыку. До сих пор он считал себя знакомым с историей вопроса, знал, что, где и в какой последовательности происходило но Шикалов осветил все настолько по-новому, что Талдыкин подумал, подумал и, сводя все на нет, сказал неуверенно:

– А сейчас, я слыхал, эти самые демонстрации вовсе и не разгоняют. Племяш мой прошлый год в Москву попал на Первое Мая, и вот, говорит, идет через площадь народу целая масса, кричат ура, а Сталин стоит на Мавзолее и ручкой помахивает.

Из окна высунулся Килин и велел Шикалову подняться в контору. Шикалов поднялся. В председательском кабинете кипела работа. От табачного дыма было темно, как в бане.

Примостившись на краешке письменного стола, парторг карандашем писал кому за кем выступать, сразу определяя, какие (бурные, продолжительные или простые) должны быть аплодисменты. Написанное подвигал председателю, а тот хотя и одним пальцем, но довольно бойко перестукивал все на машинке – Ну, что скажешь, Шикалов?– спросил Килин, не отрываясь от своего сочинения.

– Да вот.– Шикалов подошел к столу.– Все, стало быть, сделано, как велели.

– Значит, всех разогнали?

– Всех,– подтвердил бригадир.

– Всех до одного?

– До одного. Талдыка один остался. Прогнать?

– Пока не надо. Возьми его в помощь, и чтоб через полчаса все, как один человек, снова были перед конторой. Кто не придет – перепишешь.– Парторг, подняв голову, посмотрел в глаза бригадира.– А кто откажется, будет сваливать на хворость или еще чего – двадцать пять трудодней штрафу и ни грамма меньше. Ты меня понял, Шикалов?

– Угу,– мрачно кивнул Шикалов.– Можно сполнять?

– Валяй,– разрешил парторг, снова утыкаясь в письмо. Шикалов вышел. Талдыкин сидел на крылечке, курил.

– Пошли,– на ходу коротко бросил Шикалов.

Талдыкин встал и пошел рядом. Пройдя шагов пятьдесят, догадался спросить:

– Куды идем?

– Народ обратно сгонять.

Нельзя сказать, чтобы Талдыкин прямо рот раскрыл от удивления или еще чего-нибудь, но все же полюбопытствовал:

– А почто ж разгоняли?

Тут Шикалов остановился и посмотрел на Талдыкина.

Там, в конторе, он нисколько не удивился, ибо вообще не умел удивляться. Сказано – разгонять, разогнал. Приказано согнать обратно, пожалуйста. Вопрос товарища заставил его задуматься, может быть, первый раз в жизни. Действительно, а зачем же тогда разгоняли? Почесал Шикалов в затылке, подумал и догадался:

– А я понял почто. Чтоб место освободить.