Судя по тому, что говорил Люс, все было проще простого. Небольшая операция и несколько инъекций могли положить конец этому кошмару и снова вернуть моим родителям их дочь Каллиопу живой и невредимой. Мильтон и Тесси стояли теперь перед тем же соблазном, который в свое время заставил моих деда и бабку совершить немыслимое. И никто никогда ничего не узнает.

В то время как мои родители слушали краткий курс по формированию половых желез, я — все еще официально Каллиопа — тоже занимался кое-какими исследованиями. Я просматривал словарь в читальном зале публичной библиотеки. Доктор Люс не ошибался, когда считал, что его беседы с коллегами и студентами находятся выше моего понимания. Я не знал, что такое 5-альфа-редуктаза, гинекомастия и паховый канал. Но Люс недооценил мои способности. Он не учел скрупулезность моего образования.

Он не представлял себе, что я обладаю блестящими исследовательскими способностями. Но самый большой его промах заключался в том, что он не был знаком с моей преподавательницей латыни мисс Барри. И вот теперь, когда я, поскрипывая туфлями, шел между столами, а кое-кто из читателей отрывался от своих занятий, чтобы взглянуть на меня и тут же снова опустить голову (мир уже не смотрел на меня во все глаза), я слышал в ушах голос мисс Барри: «Девочки, определите смысл слова „гипоспадия“, воспользовавшись известными вам греческими и латинскими корнями».

И маленькая школьница тут же заерзала за своим столом, высоко поднимая руку.

— Да, о муза Каллиопа? — спрашивает мисс Барри.

— «Гипо» значит «под» или «ниже». Как, например, в слове «гиподинамия».

— Отлично. А «спадия»?

— Ммм…

— Может, кто-нибудь хочет помочь нашей бедной музе?

Но в воображаемом мной учебном классе помочь мне никто не мог. Именно поэтому я и находился в читальном зале публичной библиотеки. Потому что я понимал, что нахожусь «под» или «ниже» чего-то, но чего именно — определить не мог.

Я впервые видел такой огромный словарь, как словарь Вебстера. Он находился со всеми другими известными мне словарями в таком же соотношении, как «Эмпайр-стэйт билдинг» со всеми остальными зданиями. Это было издание средневекового вида, с золотым обрезом как у Библии, кожаный переплет которого напоминал перчатку сокольничего.

Я перелистывал страницы, скользя по алфавиту — мимо кантабиле и эритемы, фанданго и мурашек, гипертонии и гипостасиса, пока не нашел нужного:

ГИПОСПАДИЯ — от греч.; человек, страдающий гипоспадией; гипо + spadon, евнух, от span — рвать, выдирать, вытаскивать. — Патология пениса, связанная с открытием уретры во внутреннюю полость. См. синонимы к «евнух».

Я последовал инструкции и узнал следующее:

ЕВНУХ — 1. кастрированный мужчина, используемый в качестве служителя гарема или занимающий определенную должность при дворах восточных правителей. 2. мужчина с неразвитыми яичками. См. синонимы к «гермафродит».

И наконец, идя по следу, я добрался до объяснения:

ГЕРМАФРОДИТ— 1. человек, обладающий первичными и вторичными половыми признаками мужчины и женщины. 2. любое сочетание противоположных друг другу элементов. См. синонимы к «чудовище».

Тут я остановился и поднял голову, проверяя, не смотрит ли на меня кто-нибудь. Огромный читальный зал вибрировал от безмолвной энергии — люди читали, писали, думали. Над головами парусом вздымался потолок, а внизу мерцали зеленые настольные лампы, освещавшие склоненные над книгами лица. Я тоже склонился над словарем, и упавшие на страницы волосы скрыли то, что там было написано про меня. На спинке стула висела моя зеленая куртка. Чуть позднее я должен был отправиться на прием к доктору Люсу, поэтому на мне были новые трусики, а голова свежевымыта. Очень хотелось писать, но я скрестил свои длинные ноги, чтобы отсрочить необходимый поход в туалет. Страх сковал мои члены. Я положил руку на словарь и принялся ее рассматривать. Она была изящна и имела форму листа, на пальце — плетеное колечко, подаренное мне Объектом. Нитки, из которых оно было связано, замусолились. Я отдернул руку и снова остался лицом к лицу с реальностью.

Передо мной было слово «чудовище», написанное черным по белому в затрепанном словаре большой столичной библиотеки. В почтенной книге размером с надгробие, страницы которой уже пожелтели от рук тысяч и тысяч предыдущих читателей. На них виднелись карандашные пометки и чернильные пятна, засохшая кровь и прилипшие крошки, а само издание для сохранности было приковано к столу цепью. Эта книга содержала в себе всю мудрость прошлого, свидетельствуя о нынешнем состоянии общества. Цепь же давала понять, что кое-кто из посетителей библиотеки мог вознамериться присвоить себе это знание, так как издание включало в себя все слова английского языка. Зато цепь ограничивала их до считанного десятка — «воровство», «кража», «присвоение чужой собственности», она говорила о «нищете», «недоверии», «неравенстве» и «упадке нравов». И Калли теперь изо всех сил держалась за эту цепь. Вглядываясь в это слово — «чудовище», — она накручивала ее себе на пальцы, пока те не побелели. Но слово никуда не девалось. Оно попрежнему оставалось на месте. И оно было написано отнюдь не на стене старой умывалки. В словаре Вебстера были граффити, но этот синоним не имел к ним никакого отношения. Он был авторитарен и официален, это был вердикт, вынесенный ей всей современной культурой. Чудовище. Вот кем она была. Вот о чем говорил доктор Люс со своими коллегами. Это все объясняло. Это объясняло слезы матери, когда та плакала в соседней комнате. Фальшивую жизнерадостность голоса Мильтона. Это объясняло причину их приезда в Нью-Йорк, где ничто не нарушало конфиденциальности происходящего. А также причину фотосъемок. Что делают люди, когда они сталкиваются с лох-несским чудовищем? Прежде всего они пытаются его сфотографировать. И Калли вдруг увидела себя именно с этой точки зрения. Она представила себя неуклюжим волосатым существом, вышедшим из чащобы. Рогатой гусеницей, высовывающей свою драконью пасть из ледяного озера. Глаза ее наполнились слезами, буквы начали расплываться, и она бросилась прочь из библиотеки.

Однако синоним не отставал. Словарь Вебстера продолжал гнаться за нею по коридорам библиотеки, выкрикивая ей вслед: «Чудовище! Чудовище!» Об этом кричали яркие флажки на улице. Она прочитывала это проклятие на рекламных щитах и афишах. Потом у библиотеки остановилось такси, и из него, размахивая руками, выскочил ее улыбающийся отец. При виде него Калли слегка воспрянула духом, и голос Вебстера умолк в ее голове. Ее отец не стал бы так улыбаться, если бы у него не было хороших известий для нее. Калли рассмеялась и, чуть не упав, бросилась вниз по лестнице. Однако не прошло и пяти секунд, которые ей потребовались на то, чтобы спуститься, как все изменилось. Чем больше она приближалась к Мильтону, тем яснее ей все становилось. Она уже знала: чем шире улыбка, тем хуже новости. Вспотевший в своем костюме Мильтон продолжал улыбаться, и в отблеске солнца снова промелькнула запонка с трагической маской.

Они всё знали. Ее родителям сказали, что она — чудовище. И тем не менее Мильтон открывал ей дверцу, а из машины на нее смотрела улыбающаяся Тесси. Такси довезло их до ресторана, и вскоре они уже сидели за столом и рассматривали меню.

Мильтон выждал, пока подадут напитки, и после этого с официальным видом приступил к разговору:

— Ты знаешь, что сегодня мы с мамой немного поболтали с твоим врачом. Самое приятное заключается в том, что уже на этой неделе ты вернешься домой и не пропустишь занятий. Теперь что касается неприятной стороны дела. Ты готова ее выслушать, Калли?

Взгляд Мильтона говорил о том, что все не так уж плохо.

— Неприятная сторона заключается в том, что тебе предстоит небольшая операция. Совсем небольшая. Операция — это даже не то слово. Доктор назвал это просто процедурой. Тебе дадут наркоз, и ты переночуешь в больнице. Вот и все. А если будет больно, тебе сделают обезболивающий укол.

После этого Мильтон решил, что он выполнил свои обязанности. Теперь за дело взялась Тесси. Она наклонилась к Калли и похлопала ее по колену.