При виде меня впервые люди от неожиданности охали, и мне это казалось залогом неожиданности решения самой роли. Оказалось, что внешний вид заманил, но не оправдал ожидания.

Во втором акте, я другая. Проснулась та женщина, которая когда-то любила, ревновала, но была красива и желанна. У меня уже был другой парик: темного рыже-красного цвета, прическа - попытка нагромоздить нечто эффектное на голове. Прическа напоминает наши подиумы, когда нечто немыслимое на наших красавицах придает им что-то независимое и загадочное.

Тонкое тягучее платье, с бывшей золотистой скатертью на плечах... Кажется, что я похожа на обнищавшую опереточную примадонну, но такой вид мне давал основание, что моя героиня, упрекая своего предателя - любимого Адольфа Берто, вспоминает о том, как они вместе ходили в опереточный театр. Сцена с мнимым Адольфом Берто, задумывалась, как выпадающая из всего спектакля, я должна была играть ее просто и глубоко, забыв что моя Орели (так зовут Безумную) безумна, экстравагантна. Нет, просто она обманутая и любящая женщина.

На репетициях эта сцена получалась и была даже мною любима, но постепенно режиссер вводил туда, на мой взгляд, ненужное пребывание служанки и ее немой диалог за моей спиной с Адольфом Берто, отвлекая зрителя от нашего дуэта.

Однажды, когда молодые актеры, играющие эти роли, слишком весело развлекались за моей спиной, я спросила: "Может быть, мне лучше уйти со сцены, чтобы не мешать?".

Чтобы так сказать, мне надо было слишком глубоко чувствовать свою ненужность в этой сцене. Ведь обычно я очень терпелива и покладиста.

Все эти мелочи я описываю для того, чтобы было понятно, что все влияет на актера, он может погибать и расцветать от потайных ощущений. Актерская профессия - это любовь. Любовь ведь вся состоит из нюансов - счастье от мысли, от прикосновений, от взгляда, от мечты, и горе от непонимания, от холода, от бестактности, от неуверенности.

Мы показали наш спектакль, и нас разгромили все единогласно и меня в том числе. Я слушала спокойно, внутренне соглашаясь с жестокой оценкой, жаль было только, что совсем не было зрителей, и поэтому оставалось смутное ощущение, что может быть некоторая новизна театрального языка просто чужда нашему театру.

Огромное количество взаимоисключающих друг друга советов то повергали меня в отчаяние, то вырисовывался новый взгляд на роль, то было желание бежать из спектакля, признав поражение, то возникала надежда, пересмотрев роль, спасти спектакль, ведь от моей роли зависела судьба спектакля.

В беседе с Е. Каменьковичем мы решили пересмотреть роль и попытаться спасти спектакль, хотя в театре, начиная от уборщиц и заканчивая руководством и актерами говорили, что это обречено на провал.

Я предложила режиссеру новый взгляд на роль - моя Безумная может быть похожа на современного интеллигентного бомжа, на бывшую аристократку из Арбатских переулков. Ведь пьеса о том, как безумная спасла Париж от рук богатых дельцов, от неминуемой гибели.

В пьесе Париж для меня был любимой Москвой. Через роль я должна быть одержима идеей спасения людей.

Я пересмотрела свой внешний вид: сняла парик, осталась в своих седых коротких волосах без всякой прически, надела старое вытянутое платье с открытой шеей, большое мужское черное пальто, потертое и обжитое, черную старую шляпу с дырками от ветхости и легкой вуалью сзади. Разная обувь на ногах, без всяких каблуков. На веревочке какое-то старое перламутровое украшение в виде амулета - перламутровая туфелька на каблучке, и, конечно, рваные перчатки.

Этот вид диктовал другое поведение, и первый акт, когда спектакль мы вновь показывали руководству, даже как-то обнадежил, но второй акт снова рухнул и по окончании показа - снова миллион советов, снова сочувствие нашей неудаче, снова советы закрыть спектакль. Я была совсем растеряна, перестала верить своему ощущению, перестала верить в силы режиссера создать для роли те условия, которые вынудили бы меня "впрыгнуть" в другое, убедительное качество. Нам дали еще две недели, на доработку, и снова я осталась одна с мучительными размышлениями.

Участники спектакля неожиданно объединились в отношении спектакля и все, кто не любил пьесу, стали искать оправдания неудачи в плохом отношении театра к этой затее. Мои близкие не приняли меня в этой роли.

Я не находила поддержки ни в чем и ни в ком.

После мучительных бессонных ночей, опасаясь, что я не смогу после этого провала играть то, что я люблю, что я начну бояться публики, я решила отказаться от роли; предложив другие кандидатуры на эту роль, которые, по-моему, могли это сделать. Но режиссер, тяжело переживая и наш разрыв, будучи уверенным в своем спектакле, не пошел на замену. Мы расстались с ощущением трагического недоразумения, и я так до сих пор и не знаю, права я была или нет. Роль по-прежнему не отпускает меня, я пытаюсь найти причину моего провала и больше всего упрекаю себя за то, что я своевременно не била тревогу, не требовала от себя и режиссера должного отношения к главной роли, от жизни которой зависела судьба спектакля.

А, может быть, публика не хочет видеть меня в роли безумной, слишком привыкли ко мне положительной и нормальной, а вид сумасшедшей, да еще старой и нищей, вызывает у зрителя печальные мысли "вот и она состарилась", и не хочется им с этим смиряться, а может быть, мне не идет быть такой. Ведь роль должна идти к человеку, как платье, как прическа, даже как тембр голоса. Прошло больше года, как я рассталась с ролью, а ночью, когда не спится, я вижу себя в этой роли. Теперь она мне чудится на пустой, но с хорошей глубиной сцене, среди прозрачных серых тканей, подсвеченных то снизу, то сверху, то сбоку. Какая-то очень странная - то резкая, то очень эмоциональная музыка, и я в истлевшем от времени подвенечном платье серо-жемчужного цвета из тонкой, местами порвавшейся шифоновой ткани, тонкие седые волосы, легкими прядями падающие на плечи, и сбившийся флер-де-оранжевый венок на голове. Почему подвенечное платье? Потому что это ее истлевшая любовь, это мечта, которая не состоялась, но это то, что не ушло из ее жизни. Этот костюм будет тлеть на ней, как ее жизнь... Но остановлюсь... Что толку мечтать о том, что невозможно... А вдруг возможно?

Ведь наша жизнь, особенно актерская, такая непредсказуемая. Вот кажется, что настал конец, и надо только к этому приспособиться, смириться, не ныть, не хотеть... А жизнь преподносит какие-то неожиданные предложения, и жизнь снова сверкает всеми красками, походка летит, все кажутся прекрасными и любимыми, и я сама себе уже не противна, полна планов, и сил, и надежд.

И еще хочу поделиться совсем наивными, но упорными ощущениями, над которыми, возможно, улыбнутся мои читатели. Иногда мне кажется, что роль не получилась потому, что я ей изменяла, моя любовь к ней не была единственной. Для меня роль, как человек, которого я люблю. Я должна принадлежать ей и только ей, а если душа раздваивается, то судьба меня за это наказывает. Так получилось с моей "Безумной". Во время репетиций "Безумной из Шайо" я продолжала репетировать в Орле с Борисом Голубицким роль Филумены в спектакле "Филумена Мартурано" Эдуардо де Филиппе. Я начала эту работу, когда в Театре сатиры для меня была очередная пустота, и бросить этот спектакль и этот театр, коллектив работающих актеров я не имела права.

Об этом спектакле я расскажу подробнее. Но сначала о том, как моя жизнь переплелась с этим городом, где я в течение 12 лет играла сначала "Воительницу" Лескова, потом Кручинину в спектакле "Без вины виноватые" и, наконец, Филумену в пьесе "Филумена Мартурано".

НЕЧАЯННЫЕ РАДОСТИ

ЧАСТЬ I ОРЛОВСКИЕ ЗАРИСОВКИ

Всякий раз, когда Вера Кузьминична и ее героини

Домна Платоновна, Кручинина, Филумена

входят в наш театр, его пронизывает неизъяснимый свет.

В эти дни театральный дом наполнен доброй тишиной,

сердечностью, радостным сиянием.

И невозможно, чтобы кто-нибудь беспричинно повздорил,