- У этого человека, - сказал Виссарионов, указывая на Малиновского, было три клички: "Эрнст", "Икс" и "Портной", и он был гордостью нашего департамента.
- Платной гордостью, - уточнил Крыленко.
Виссарионов пожал плечами.
- Всякий труд вознаграждается, гражданин обвинитель.
- Донос на товарищей вы считаете трудом?
Раздались смешки и тут же смолкли: шутка была слишком горькой.
- Все зависит от термина, гражданин Крыленко.
И от точки зрения. Вы называете это доносом, я - благородным исполнением патриотического долга.
- Да, свидетель, - сдерживая гнев, подтвердил Крыленко, - все зависит от точки зрения. Вы считаете благородным душить народ, а для нас благородно то, что служит борьбе с такими душителями, как вы.
Для вас этот зал был благороден в ту пору, когда здесь судили революционеров. Для нас же - когда революция судит в нем своих врагов. Благородство, между прочим, не нуждается в подлогах, в обмане. Вы же действовали подкупом, провокацией, шантажом. И патриотические деяния провокаторов держали в строжайшей тайне, чтобы страна не узнала своих героев...
Возможно, Виссарионову показалось, что он участвует в мирном диспуте и что у него за спиной нет конвоира.
- А как иначе раскрыть преступную организацию, действующую нелегально? Или нелегальный образ мыслей? Существует определенный режим, он поддерживает определенное течение мыслей и борется с другим течением мыслей, охранять и бороться - дело полиции. Этот вопрос научно не разработан...
- Будьте добры отложить ваши теоретические изыскания до другого раза, прервал его Карклинь.- Мы разбираем дело Малиновского.
Виссарионов повернулся к скамье подсудимых, долго всматривался в свою бывшую "гордость" - так, словно видел его впервые.
- Честный, порядочный человек, - выд"у он наконец аттестацию. - Главное - честный. Это очень ценилось, потому что часто агенты сообщают не то, что есть на самом деле, а то, чего от них ждут.
Малиновский весь сжался от такой "похвалы". Этого ли он ждал от своего "любезного шефа"? Потому, как нервно кусал Малиновский свои некогда холеные ногти, с какой злобой смотрел на Виссарионова, Крыленко прочитал его мысли. Что ж, вполне закономерный финал. Что объединяло этих людей? Идеи? Принципы?
Благородные цели? Или животная жажда благополучия, стремление урвать кусок пожирнее - какой угодно ценой?..
Виссарионов подробно, с упоением рассказывал о том, как он и другие полицейские "шишки" встречались с Малиновским в отдельных кабинетах фешенебельных ресторанов, куда "ценный агент" проходил через боковой вход с поднятым воротником и надвинутой на глаза шляпе. Рестораны нередко выбирал сам Малиновский - он любил, чтобы из-за плотно закрытых дверей доносились песни цыган.
- Свидетель, вы так и не рассказали, каким образом Малиновский был завербован. Он, что же, сам предложил свои услуги? - вмешался защитник.
- Не совсем, - загадочно ухмыльнулся Виссарионов. - Это мы помогли ему принять правильное решение.
- А если яснее?..
- Видите ли, мы изучали каждого человека, как живет, чем дышит, что у него в мыслях. Характер, склонности... Тщеславных выявляли, честолюбивых. Так обратили внимание и на Малиновского.
- Почему? - спросил Оцеп.
- Общителен. Начитан. Рабочие ему верили. Агитировать мастер. Чем иметь такого врага, лучше сделать его своим. Приручить. Ну и обогрели его. Обласкали...
- И вы полагаете, что он душой был с вами, сотрудничал искренне?
- Не думал об этом! - отрезал Виссарионов. - И думать не хочу. Пусть он меня ненавидит, но дает сведения. А сведения он давал ценнейшие. Особенно после того, как мы ему поручили познакомиться с Лениным и войти к нему в доверие.
- И что же, - прервал его Крыленко, - Малиновский сообщил вам о Ленине?
- Что это человек огромной воли, который абсолютно уверен в победе своей партии и потому представляет глазную опасность для империи. С этой опасностью, резонно полагал господин Портной, надо бороть-' ся особенно рьяно.
По залу прошел ропот.
- Негодяй! - крикнул кто-то совсем рядом со столом обвинителя,
Привели еще одного свидетеля - Джунковского, бывшего московского губернатора, который стал в четырнадцатом году товарищем (заместителем) министра внутренних дел. Сразу после его прихода в министерство Малиновский неожиданно отказался от депутатского мандата и уехал за границу. Не он ли, Джунковский, приложил к этому руку?
- Да, я, - подтвердил Джунковский. - Ознакомившись с составом секретной агентуры и обнаружив там фамилию Малиновского, я ужаснулся.
- Почему?-спросил Крыленко.
- Я слишком уважал звание члена Государственной думы...
- И только?
- Рано или поздно, - неохотно ответил Джунковский, - секрет бы открылся. Это был бы скандал: полицейский агент в Думе, да еще полицией туда проведенный!.. Я вызвал Малиновского и сказал: вот вам годовое жалованье вперед и заграничный паспорт, и чтобы в двадцать четыре часа духу вашего в России не было.
- Вам не жалко было расстаться с таким агентом? - спросил Карклинь.
- Агент был, конечно, первоклассный... Но опять же - палка о двух концах: полицейский сотрудник, получавший от нас баснословные деньги, произносил в Думе яростные антиправительственные речи. В ответ он получал тысячи восторженных писем от рабочих. Конечно, он их приносил нам, но толку-то что?.. Всех не арестуешь, а пропагандистский эффект его выступлений был огромный. Малиновского такое положение вполне устраивало: он мечтал о лаврах великого революционера, ничем не рискуя и живя в свое удовольствие.
- Как вообще получилось, - обратился Крыленко к Малиновскому, - что вы стали большевиком?
Что привело вас в партию?
Малиновский задумался. Потом развел руками и сказал со вздохом:
- Видите ли, я просто попал в этот поезд. Если бы попал в другой, может быть, с той же скоростью летел в противоположную сторону.
Перекрывая своим басом загудевший зал, Карклинь сказал:
- Давайте-ка подведем итоги. Кого же все-таки выдали полиции, Малиновский? Свердлова, Ногина, Сталина, Милютина, Лейтензена, Марию Смидович... Кого еще?
- Голощекина, - ответил Малиновский, подумав.
- Еще?
- Скрыпника.
- Еще?..
Малиновский молчал.
- Еще?.. - настойчиво повторил Карклинь.
- Крыленко... - Малиновский еле выдавил из себя это имя. И не стал ждать нового "еще" председателя суда. - Розмирович... Галину...
- Подсудимый...-Крыленко продолжал допрос.- Когда ваши хозяева изгнали вас из Думы и даже из России, когда для вас все было кончено, что же тогда, в Поронине, вы не сказали правду, не покаялись? Ведь там, в изгнании, партийный суд ничего не смог бы с вами сделать. А камень на душе не носили бы...
Малиновский не скрыл своего удивления:
- Покаяться?.. Но в охранке меня убедили, что никаких следов не остается, что мои... доклады уничтожены, и никто никогда ничего не узнает.
Все было ясно. Лишь одно нуждалось в уточнении: зачем он все-таки вернулся, зачем добровольно передал себя в руки революционного правосудия, заведомо зная, что его ждет?
- Товарищи судьи! - начал Крыленко свою обвинительную речь. - Поверите ли вы тому, что только движимый сознанием своей вины и желанием искупить ее хотя бы смертью, явился к нам подсудимый? От этого зависит ваш приговор. "Верьте моей искренности, - сказал Малиновский. - Я еще мог бы жить, если бы попал в такую среду, где меня не знал бы ни один человек,-в Канаду, например, или в Африку. Но как я могу жить среди вас после того, что сделал. Приговор ясен, и я вполне его заслужил". Так нам сказал подсудимый, сам требуя себе расстрела. Но искренность ли это, товарищи, или новый расчет?..
Все взоры устремлены на него. Как он ответит на этот - несомненно, самый главный - вопрос? С/моет ли он проникнуть в темную душу Малиновского, сумеет ли высветить все ее закоулки и углы?