...Например, помочь ему раздеться. И Вадим взял у него из рук невесомую меховую куртку и повесил ее на распялки, а черный мефистофелевский берет с каплями полурастаявших снежинок положил на столик под зеркалом.
- Заходите, - предложил он с максимально доступным ему радушием и повел его в гостиную, хотя сначала хотел - в кухню, куда позвал бы любого из своих. Но это все-таки был не свой. Очень симпатичный, очень и явно нуждающийся в душевном уюте и даже в помощи человек, но никаким образом не свой. Чужой, Сугубо посторонний... Да и невозможно было вот так сразу, безо всякой подготовки, совсем уж без всякого наказания (пусть даже и формально-показного) забыть все обиды и раны, которые наносились еще совсем недавно.
Удивляясь этим своим несвязным и даже противоестественным каким-то ощущениям, он пригласил гостя в мамино кресло, сам сел напротив и вполне светским тоном осведомился: "Может быть, чаю?". Он точно знал, что никакой чай им не понадобится, и что светского разговора не будет вообще, да и не умел он вести светские разговоры, однако же что-то заставило его задать этот вопрос и выжидательно улыбнуться в ответ на вежливый и обстоятельный отказ.
- Спасибо, нет, - сказал гость с самым серьезным видом. - Для утреннего чая - поздновато, а до файф-о-клока, согласитесь, еще довольно далеко... - Он сделал микроскопическую паузу и представился: - Меня зовут Хан Автандилович. Мы ведь не знакомы?
- Очень приятно, - сказал Вадим. Надо же было что-то ответить. (Хотя, на самом деле, следовало бы, наверное, ответить совсем по-другому: "Вот тебе и на - не знакомы! Да у меня от этого нашего с вами незнакомства вся шкура, можно сказать, облезла. Особенно на пальцах". Впрочем, это было бы грубо. Неприлично, неадекватно грубо. И неуместно.)
- А еще меня частенько зовут Аятолла, - продолжал Хан Автандилович с прежней печальной непринужденностью. - Вы, вероятно, это знаете. Но так меня зовут только те, кто со мною незнаком.
- Да, - сказал Вадим. - Понимаю вас.
И он, действительно, очень хорошо понимал сейчас, что только человек совершенно уж посторонний и чужой, никогда не слышавший этого мягкого печального голоса, никогда не видевший трагически заломленных бровей и длинных черных волос, обрамляющих узкое бледное лицо, только совсем уж безнадежный дикарь и варвар, отпетый жлоб, бомж подвальный способен был бы связать такого славного печального человека с сумрачной этой азиатской кличкой - "Аятолла".
- Я вижу, тут у вас ремонт? - полувопросительно, полуутвердительно произнес гость, откровенно озираясь.
- Да... вроде этого... Навожу порядок... - Вадим вспомнил, откуда возник беспорядок, и вновь почувствовал было приступ злобы, но снова встретился глазами с печальным взглядом Хана Автандиловича, и снова злоба испарилась, заменившись ощущением сочувствия и готовностью сопереживать как только понадобится.
Наступило короткое молчание, пятнадцать секунд обоюдной неловкости печальный человек словно бы не знал с чего начать новую страницу разговора и колебался, внутренне ежась от собственной неуверенности. Вадим почти физически ощущал эти колебания и эту неуверенность, он и рад был бы помочь, рад был бы сказать что-нибудь, чтобы разрушить молчание, но совершенно не представлял себе, что именно. Не о снеге же за окном заводить было разговор?.. (И еще он подумал вдруг, что гость вообще-то не так уж уверен в себе и вальяжен, как стремится продемонстрировать и как это показалось на первый взгляд. Была в нем на самом деле какая-то неуловимая червоточинка, скрытое опасение какое-то, может быть, даже страх? И это было непонятно, и неприятно, и раздражало, словно заусеница рядом с ногтем.)
- Прежде всего, - начал все-таки наконец новую страницу Хан Автандилович, - позвольте мне поздравить вас. Вы совершили подвиг, который... Да, да, да - не спорьте, пожалуйста: каждый, кто совершает невозможное, совершает подвиг!
Вадим намерения спорить вовсе не имел, хотя и соглашаться с неожиданными этими и даже чрезмерными комплиментами было бы тоже как-то странно. Как минимум - нескромно. Он с удовольствием ответил бы сейчас каким-нибудь рекламным слоганом, да как назло именно сейчас ничего подходящего в голове не возникало, и он только плечами повел в том смысле, что: да ладно... чего уж тут... не стоит разговора...
- Замечательно, но вы совсем не выглядите счастливым, - сказал Хан Автандилович удивленно. - Вы выглядите уставшим.
- Так оно и есть, - согласился Вадим, поражаясь проницательности гостя. - Я устал, как Сизиф, - добавил он вдруг, неожиданно для себя самого. - Представляете, как устал Сизиф, которому удалось, наконец, взгромоздить на гору этот свой камень?
(Ну, надо ж, как красиво у меня это сформулировалось, подумал он с удивлением. И откуда что взялось?..)
- Представляю, - сказал Хан Автандилович с готовностью. - Очень хорошо я его себе представляю и думаю, что он совсем не чувствовал себя счастливым.
- "Счастье можно найти только на проторенных путях"...
- Правда. Откуда это?
- Пушкин любил это повторять. Из Шатобриана, кажется. Или из Монтеня? Не помню. Мне это показалось очень точным: счастье это - любовь, семья, друзья... Обязательно - хорошо известное, обыкновенное, никакой экзотики...
- Да. Очень точно. Очень.
И снова наступило натянутое молчание. Тема счастья казалась исчерпанной, тема сизифовой усталости - тем более. На лице Хана Автандиловича проступило страдание, но он справился с собою и сказал, словно начиная некую лекцию:
- Тут ведь все дело в том, что в современной России большим начальником может быть избран либо бывший партайгеноссе, либо так называемый крепкий хозяйственник, либо силовик...
- Или криминальный авторитет, - вставил Вадим не без яду. Он просто не смог удержаться. Напрашивалось же.
- Да, разумеется, - Хан Автандилович яду предпочел не замечать, а может быть, и в самом деле не заметил. - Просто у нас криминальный авторитет есть некая разновидность силовика: скрытая, тайная, грозная сила... Но я о другом. Я хотел сказать, что исключения возможны, хотя и маловероятны. Более того, они, может быть, даже опасны. Выберут, например, врача - и накачают себе на шею Папу Дока в российском варианте. Представляете себе Папу Дока в российском варианте?