Добрый час он старательно, скрупулезно и даже с неким сладострастием убирал авгиеву конюшню, Матвей внизу, видимо, утомившись ждать (а также, видимо, вспомнив о наличии второго входа на лестницу - со двора), уехал наконец. Когда Вадим покончил с разбросанными журналами, поднял и поставил на место книжную стенку, Матвей позвонил и осведомился, как он там. На вершине блаженства, ответил Вадим. "Точно?" - "Абсолютно". - "Имей в виду, - сказал Матвей, - я все время дома и машина под парами. Если что - так сразу!.." - "А как Тенгиз?" - "Он тоже под парами", - сказал Матвей. "Спасибо, ребята, но, ей-богу, ничего больше не надо, - сказал Вадим. - Все устроилось". "Как?" - спросил Матвей. "Само собой", - ответил Вадим. "Но если все само собой устроилось - еще чудесней!" - процитировал Матвей и повесил трубку.

Тут Вадим спохватился и позвонил к тетке в Наклажную. Мама подошла, и они поговорили. У мамы все было в порядке, слава богу, только ангина пока еще не прошла, а в остальном все в порядке. И у Вадима все было в порядке. Во всем мире стоял сплошной, беспросветный и полный порядок, оставалось только передвинуть на место диван, уехавший на середину комнаты, и расставить по местам рассыпавшиеся книги, устилающие пол, как пестрая стая мертвых птиц...

И в этот момент Вадим вспомнил. Вспомнил, кто говорил ему: не трепыхайся и не напрягайся, все произойдет самой собой или не произойдет совсем. Это же, конечно, Андрей Белюнин ему сказал. Страхоборец. В первый же раз, когда он, весь трясясь и в отчаянии, прибежал к нему жаловаться и просить защиты. "Не унижай себя надеждой. Все произойдет самой собой или не произойдет совсем. Просто считай, что ты уже мертв, и тогда никто и ничего с тобой сделать не сможет..." Он вспомнил это, и ему снова стало страшно, как и тогда, хотя теперь, казалось бы, бояться было уже нечего. Длинное породистое лицо брезгливо глядело на него с того конца тоннеля, освещенное почему-то только слева - золотистым ровным светом. Да ведь я еще вдобавок и богат теперь, подумал он вдруг. Но сразу же отогнал от себя эту мысль как преждевременную и потому - опасную.

* * *

..А в это самое время Андрей Юрьевич Белюнин (по прозвищу Страхоборец) сидел на кухне своего приятеля Сережи Вагеля, известного (среди драбантов) также под кличкой "Эль-де-през". Неспешно обменивались нейтральными репликами (главным образом насчет хоккея), сосали пиво из длинных холодных банок и наблюдали искоса за действиями малолетнего сынишки Эль-де-преза, сидящего тут же на собственном стуле за тарелкой еды. Сынишка сражался со своим ужином. Диспозиция была такая: в левой руке он держал большой однажды надкусанный ломоть хлеба, в правой - вилку с насаженной на нее четвертинкой котлеты, и еще полкотлеты вместе с горкой картофельного пюре неаппетитно стыло в тарелке. Кроме того, приблизительно четверть котлеты и некоторое количество хлеба пополам с пюре находилось у него за щекой, отчего миловидное, черноглазое (в мамочку) личико выглядело болезненно асимметричным.

Мама со старшенькой в данный момент плавали в бассейне, а папа Эль-де-през старательно и бездарно исполнял строгий наказ: "изжарить котлеты, разогреть пюре, накормить Существо, дать ему столовую ложку пертуссину, и в восемь часов - спать". Однако существо кормиться не желало. У существа вообще никогда не бывало аппетита, а уж если кормлением занимался папаня, процедура приема пищи превращалась в котлетомахию и в сущий цирк.

- Жу-уй! - в очередной раз не вытерпев, распорядился Эль-де-през нарочито занудным голосом. - Жуй и глотай. Горе луковое.

Луковое Горе совершило несколько торопливых движений челюстями, ничего не проглотило и снова застыло в неподвижности, почти уже трагической.

- Не желает, - объяснил Эль-де-през. - Не желает, и все тут. В отказе стоит.

- А может быть - пусть? - осторожно предположил Андрей, понизив на всякий случай голос.

- То есть как это - пусть? А кто жрать за него будет?

- Проголодается - сам попросит.

- Что ты в этом понимаешь? - сказал Эль-де-през с усталым пренебрежением. - Папаня аховый...

Андрей плотно зажмурил глаза и поднял обе руки (ладонями вперед) в знак того, что молчит, сдается и вообще заткнулся навсегда, а Эль-де-през произнес решительно, адресуясь уже не к нему:

- Значит, так. Прожевать и проглотить то, что за щекой! Потом - доесть что на вилке, половину пюре, и я тебя отпускаю. Договорились?

Горе Луковое быстро-быстро закивало и сейчас же принялось жевать образцово-показательно, всем телом: даже зубами прищелкивая по ходу дела, даже на стуле подпрыгивая и усиленно размахивая вилкой с куском котлеты. (Может быть, в надежде, что кусок слетит на пол, и проблема решится тогда как бы сама собою?)

- Пива еще хочешь? - спросил у Андрея опытный отец, поднимаясь к холодильнику. - Есть "Туборг", между прочим.

- Спасибо, мне достаточно.

- Ухты, какие мы твердокаменные!

- А знаешь, как товарищ Сталин товарища Молотова называл?

- Знаю: твердокаменный ленинец.

- Угу. Почти. Он называл его "каменная задница".

- Ну да? И что - с осуждением? Или - одобрительно?

- Скорее, одобрительно.

- Вот странная вещь, - заметил Эль-де-през глубокомысленно. - Кого ни послушаешь, у всех товарищ Сталин всегда в хорошем настроении, добрый и шутит...

- Это называется "селекция наблюдений", - объяснил Андрей. - Просто те, кто видел его в плохом настроении, не выжили, и их рассказов история нам не сохранила.

- Может быть, - согласился Эль-де-през. - А может быть, он и в самом деле был неплохой мужик? А?

- Вроде твоего хозяина?

- Ты кого имеешь в виду? - спросил Эл-де-през, сразу же профессионально насторожившись (словно кто-то в толпе сунул вдруг руку во внутренний карман пиджака).

- Что значит - "кого"? У тебя так много хозяев?

- А-а-а... Нет, мой хозяин в порядке. Грех жаловаться. Печальный человек с длинными волосами.

Андрей посмотрел на него с удивлением.

- Да ты поэт! Как сказано, однако: "Печальный человек с длинными волосами!".

- Да это не я сказал, вообще.

- А кто?

- Неважно.

Тут Андрей поймал на себе внимательный взгляд черноглазого Существа, и хотел было подмигнуть ему ободряюще... или скорчить какую-нибудь гримасу посмешнее... или хотя бы губы свои сочувственно этак поджать... Но - не решился. Поостерегся. Дети его недолюбливали, и он это знал. Что-то в нем их настораживало: они старались не разговаривать с ним, уклонялись от игр и не принимали его шуток. Это его огорчало, но не так уж чтобы слишком. Неприятно, конечно, когда такой вот симпатяга глядит неприязненно и с опаской, но бывают ведь ситуации и похуже, не так ли?.. Например, когда на тебя неприязненно смотрит какой-нибудь дьяволоподобный питбуль.