У Амира, едва он дочитал до слова «комиссар», екнуло сердце, ослабли руки и неприятный холодок пробежал по телу. Он вспомнил отца, всего шесть дней назад уехавшего по заданию исполкома… У ворот стояла рыжая лошадь, запряженная в сани. На санях – уже немолодой русский, среднего роста… «Это и был Быков?!» Амир мысленно перенесся в тот маленький домик – место прощания с отцом. Вот отец, задумавшись, сидит у окна… Амир словно вновь слышит, как тихо говорит ему отец: «Что-то голова разболелась, Амир, нет ли у тебя каких-нибудь порошков?..»

Амир, словно его кто подтолкнул, внезапно оторвал взгляд от письма и посмотрел на Абдрахмана – в глазах Айтиева были слезы. Это еще больше обеспокоило и встревожило Амира, он инстинктивно почувствовал, что случилось что-то недоброе, непоправимое. Читать письмо дальше он уже не мог.

– Что случилось, дядя Абдрахман? Что случилось с моим папой? – торопливо спросил он.

Абдрахман взглянул на Амира – лицо его было бледно.

– Что горько и что пресно – об этом знает тот, кто отведал; что далеко, а что близко – об этом знает тот, кто прошел или проехал весь путь, – так говорят казахи, – издалека начал Абдрахман, уже немного овладевший собой. – Когда-то, давным-давно, жил-был много повидавший, многое испытавший, широко шагавший по тернистым тропам жизни мудрый бий[27] Жеренше. Это был человек очень умный, красноречивый, со стремительным взлетом мыслей. Однажды, вернувшись из далекого и долгого путешествия, он застал в юрте всех знатных людей своего рода. Они устроили бию достойную встречу. Потом стали потихоньку подготавливать бия к тому, чтобы рассказать ему о несчастье, которое постигло его, пока он ездил в далекое путешествие…

– Дальше все понятно, дядя Абдрахман, – с отчаянием в голосе проговорил Амир, опустился на корточки и коротко всхлипнул, потом слезы словно прорвались и ручьями потекли по щекам, плечи вздрагивали, и весь он дрожал, как в лютую стужу. Чтобы дать ему выплакаться вволю, Абдрахман не сразу стал утешать Амира. Несколько минут он стоял молча, потом продолжал свой рассказ:

– Жеренше задали вопрос: «Что будет с джигитом, если у него умер отец?» Мудрый бий ответил: «Это значит, что у него рухнула вершина высочайшей горы…» Но, Амир, отцы бывают разные. Есть отец, который хоть и умер, но имя его остается бессмертным, жизнь и дела его служат примером не только для сына, но и для многих и многих последующих поколений. Мендигерей был одним из тех, кто протягивал руку к царству справедливости, кто мечтал добыть счастье для народа. Он погиб, погиб в то время, когда уже наступил рассвет этого лучезарного завтра!.. Он был моим товарищем и старшим братом, наставником. Его убили временно торжествующие враги. Больно, конечно, что Мендигерей не увидит всего того, о чем мечтал, за что отдал жизнь. Он не увидит уже, как взойдет над нами настоящее солнце!.. Мужайся, мой друг, стань твердо на ноги!..

Амир, шатаясь, почти в полуобморочном состоянии, пошел было к двери, но Абдрахман взял его за плечи, обнял и несколько раз поцеловал в щеки.

– Я думаю выехать сейчас, Амиржан. Поеду в степь, в родные аулы. А вы не теряйте связь с оставшимися здесь товарищами.

– Мы тоже уезжаем, дядя Абдрахман. Нас исключили из гимназии. В тот день, когда папа собирался уезжать, я просил его передать привет маме. Он мне ответил: «Привет передаст тот из нас, кто первым увидит ее…» Да, теперь уже мне придется передавать его прощальный привет маме… До свиданья, дядя Абдрахман, – дрогнувшим голосом проговорил Амир.

– Амиржан, мы еще увидимся, – ответил Абдрахман и крепко стиснул руку юноши.

Глава тринадцатая

Дорога тяжелая, подтаявший за день снег за ночь превратился в ледяные кочки. Лошади с трудом тянут сани, глухо ударяя копытами по ледяному насту; тягуче поскрипывают полозья. По краям дороги тонким слоем лежит осевший пепельно-серый снег. Вокруг вправо и влево на возвышенностях и бугорках виднеется черная земля. Только по северным склонам оврагов еще по-зимнему белеют метровые пласты снега, но и им недолго осталось лежать – с каждым днем все сильнее пригревает солнце, все горячее становятся его лучи; не пройдет и недели, как степь почернеет и запарит оттаявшая земля.

Все шире и шире разливается над равниной утро. Вспухли и зажурчали первые ручьи по дороге. Вода быстро заполнила все впадинки и овражки. Ехать стало еще труднее, лошади то и дело останавливались, и их приходилось понукать.

– Хорошо бы до Барбастау добраться, пока совсем не развезло дорогу. Да как бы не начался ледоход на Анхате!.. Абеке, поправьте ящик, не то упадет… – оглянувшись назад, сказал Байес, шагавший рядом с передними санями.

Абдрахман здоровой рукой поправил ящик и подтянул расслабленную веревку. Серая лошадь остановилась. Абдрахман достал кисет с махоркой, оторвал пожелтевший листок газетки и, свернув кое-как цигарку, закурил. Он с тоской посмотрел на спину лошади, на ввалившиеся бока и покачал головой. Пока хозяин курил, лошадь успела немного отдохнуть. Затем Абдрахман взял ее под уздцы и, прикрикнув, повел по обочине, где было больше снега и лучше скользили сани. Местами дорога настолько размякла, что превратилась в грязь, приходилось помогать лошадям. С юга подул теплый весенний ветер, обещая вконец растопить снега. Глядя на серую ленту дороги, Абдрахман с грустью сознавал, что до полудня им ни за что не добраться до места. С рассвета они проехали всего лишь двенадцать верст, и если так будут двигаться дальше, то едва ли сегодня смогут далеко отъехать от города. А кто может поручиться, что за ними не будет выслана из Уральска погоня? Они двигаются вершками, а погоня наверняка будет нагонять их саженями. Не всегда можно надеяться на смелость и отвагу, двум трудно устоять против дюжины!.. К тому же и боец Абдрахман теперь плохой – трудно даже пошевельнуть плечом, не то что держать оружие… А враг сейчас особенно зол и беспощаден.

– Байеке, – окликнул Абдрахман Байеса, который, помогая лошади, плечом подталкивал передние сани. – Нам надо что-то другое придумывать… Эта дорога не только не допустит нас до Малой Анхаты, но и до Ханкуля едва ли по ней доберемся. Раз начала лет утка-кряква, значит, жди: не сегодня, так завтра вскроются речки. Ты посмотри, посмотри в небо, как они парами дугу чертят!.. Это значит, что впереди нас снега нет.

Заслонив глаза ладонью от яркого солнца, Абдрахман вглядывался в небо.

– Вы так полагаете, Абеке? – спросил Байес, останавливаясь. – Надо бы нам обязательно добраться до аула. У нас ведь товары, а где, у кого их тут оставишь?

– У меня есть один знакомый старик пастух. Он живет недалеко от дороги, верстах в двух, не больше. Место там тихое и глухое. Старик надежный, у него вполне можно оставить товары, да и сами пока поживете у него. А потом по ящику, по два будете привозить ко мне… За мной-то следить будут, а вы – человек вне подозрений. Скажете: «Еду закупать шерсть и на обмен товары везу…» Вам поверят. Ну если случится, что вас задержат и станут проверять, тоже есть выход. «Закупил, мол, эти бумажки, для обвертки товаров». Спросят: «Где?» – «В редакции газеты «Уральский вестник»…»

– А вы где будете, куда вам привозить?

– Сперва заеду в свой аул, повидаюсь с семьей, а затем… сообщу, где буду находиться.

Байес отрицательно покачал головой:

– Прыгать будешь, скорее в сети попадешься… Ваш план никуда не годится. Ехать вам домой нельзя. Тогда уж лучше было бы оставаться в Уральске. В городе не только человека, даже верблюда с большим успехом можно спрятать. Город большой, дворов и улиц много, а что в ауле? Там все на виду. Не успеете вы и в юрту войти, как все жители аула будут знать. Нет, домой вам заезжать никак нельзя. Тем более в ваш аул в любое время могут нагрянуть казаки. Товары мы оставим у пастуха, это верно, с этим я согласен, а потом подседлаем лошадей и верхами уедем в наш аул. Поживете у нас, как следует отдохнете, подлечитесь, а потом и за дела можно будет приняться. Аул наш в таком глухом месте, что казаки и не додумаются к нам приехать. Да и вас никто не знает, кто вы такой. Кстати, у этого пастуха найдутся для нас седла? – спросил Байес, словно все уже было решено и оставалось достать только седла.