– Сейчас я доставлю этого старого волка, – встрепенулся адъютант, но Жаханша перебил:

– Нет, не вызывай. Сам поезжай к Губайдулле и скажи ему так: «Жаханша с салемом прислал меня к вам. Борьба мнений, борьба взглядов должна привести к дружбе и единению, а не к вражде и разобщению. Правительство намерено перебраться в Уил, об этом Жаханша просил сообщить вам. Глава правительства желает почтенному, уважаемому народом учителю здравия и многих лет жизни». Вот так и передай. Если между словом зайдет речь о Мамбете, скажи, что я, мол, говорил: «У народа всегда есть свои баловни. А заблуждения, баловство не в счет – лишь бы конь пристал к своему косяку. Мамбет – один из таких баловней».

Каржауов поскакал к Губайдулле.

Часть четвертая

Глава первая

Худенькая, невзрачная девушка, как обычно, принесла заключенному пищу. Надзиратель передал ей вместе с пустой, тщательно вытертой хлебом посудой и небольшой клочок бумаги.

Жара томила землю. В маленьком дворике, где заключенным передавали пищу, было так много народу, что туда, казалось, невозможно было просунуть даже голову.

И на площади, над которой от жары стояло туманное пыльное марево, трудно было свободно вздохнуть.

Горячий ветер дул в лицо, не принося прохлады. Девушка, распахнув ворот ситцевого светлого платья, замахала руками, точно пыталась отогнать эту тяжелую духоту. Она сняла ботинки и побежала босиком, быстро перебирая ногами, потому что накаленная земля жгла подошвы. Солнце жадно набросилось на ее загорелую шею, худые плечики, которые уже давно стали темно-коричневыми.

Девушка сжимала в смуглой ладони сложенную в несколько раз бумагу. Она успела прочесть ее: «Маленькая моя! Дусенька! Принесенную тобой еду получил. Было бы чудесно, если б ты завтра смогла принести табаку. Твой крепко любящий папа».

Отец… Какие у него были ласковые большие руки… Как он носил ее на плече, напевая какие-то протяжные песни… Самый дорогой, самый любимый, самый ласковый на свете человек!

Слезы навернулись на глаза девушки. Точно одинокий птенец, взъерошенный и беспомощный, глядела она навстречу буре. Как ждала она отца из далекой ссылки! Как часто в его отсутствие хотела, чтоб его теплая рука легла на ее лоб! Рядом с ним она не чувствовала себя сиротой: он заменял ей даже мать. Отец, ты постоянно идешь в самую гущу житейской бури! Тебя так уважали и любили в гимназии, во всем городе! И вот ты снова в этой проклятой тюрьме! Ты же не куришь. Так зачем ты просишь принести тебе табаку? Или тебя снова отправят далеко-далеко?..

Дуся спешила домой. Там она узнает настоящий смысл записки отца – революционера Дмитриева.

Она тихонько вошла, неслышно открыв дверь. Послышался тихий кашель: это Зубков появился из соседней комнаты. Дуся не удивилась. Теперь, когда не было отца, этот человек стал ей самым близким. Рядом с ним стоял молодой красивый джигит.

Девушка смело и открыто поглядела гостю в глаза. Она сразу узнала Хакима, вспомнила, как видела его не раз рядом с Мукарамой. Она тогда не успела даже поговорить с ними: торопилась к отцу в тюрьму. Интересно, поженились ли они?

Хаким тоже сразу узнал ее. Он поздоровался, склонив голову, и молча продолжал стоять, не находя почему-то слов для разговора.

Хаким раньше не знал, кто такой Дмитриев. Но несколько месяцев назад он услышал о нем. Узнал он также, что Дмитриев в тюрьме. С каждым днем в душе Хакима росло и крепло желание увидеть этого сильного человека, о котором в народе говорили с большим уважением. И вот он вновь в Уральске и опять не может увидеть этого прославленного революционера.

– Садитесь! – приветливо предложила Дуся.

Хаким поклонился еще раз.

«Он так любил повеселиться, – подумала она, – вот – подпольщик. Как странно. Но ведь его привел товарищ Зубков. Значит, он верный человек».

Зубков принес из сеней керосиновую лампу. Желтый коптящий язычок пламени несмело потянулся вверх, а Зубков держал над ним бумагу, принесенную Дусей, и лицо его было серьезным.

Хаким не понимал, что делает Зубков. Он видел много непонятного за последние месяцы, но это показалось ему загадкой из загадок.

«Неужели хочет сжечь?! – с тревогой подумал он. – Письмо самого Дмитриева?»

Бумага постепенно приобрела буроватый оттенок, будто этот линованный листок много дней пролежал под солнцем. Начали появляться мелкие коричневые надписи. Начавшись с обрывков слов, они складывались в целые предложения, и чем больше нагревалась бумага, тем больше появлялось на ней четких мелких строк. Зубков нагревал листок равномерно, не торопясь, время от времени внимательно разглядывая темную поверхность. Потом поднял голову. Хотя в доме было светло, он подошел к окну и, поднеся листок близко к глазам, стал рассматривать его очень внимательно.

«Неужели он испортил зрение?» – удивленно подумал Хаким.

Когда он впервые увидел Зубкова в канцелярии земства, то принял его за обычного чиновника. Он долго опасался передать записку этому человеку, сличая приметы, о которых ему говорил Мендигерей: пенсне с большой дужкой и черной цепочкой, висящей за ухом, большой, как колотушка, нос, бородка, короткие усы, впалые щеки… Место в глубине второй комнаты земства. Нет, все совпадает в точности. Хаким передал ему записку, но Зубков принял ее молча, даже не взглянув на джигита.

– Когда кончатся ваши тяжбы? – басом проговорил он. – Тягаетесь за полоску земли у реки, будто у господа бога на всех не хватит. Выйди на улицу и подожди там!

Это была их первая встреча.

Только через полчаса Зубков появился на улице. Проходя мимо Хакима, он исподлобья взглянул на него и зашагал дальше. Хаким не пошел следом. Он выждал, когда чиновник, размеренно, неспешно шагая, свернул за угол, и только тогда догнал его. Зубков тихонько сказал:

– Следуй за мной поодаль. Следи внимательно… Зайдешь в тот дом, куда зайду я.

Этот дом, куда они вошли, находился рядом с квартирой Дуси…

Дочь самого Дмитриева. Таинственная бумага с коричневыми четкими строками, коптящий язычок пламени… Зубков в этот момент был совсем не похож на земского чиновника, он казался Хакиму волшебником из сказки, который в своих руках держит весь мир.

Прочтя бумагу, Зубков передал ее Дусе. Потом они оба молча и долго смотрели в окно.

Зубков присел к маленькому столику, стоявшему в углу. А Дуся повернулась к Хакиму, и юноша увидел, какие у нее огромные и очень грустные глаза.

– Ну и как он? – шепотом спросил Хаким.

– Вы говорите о папе? – спросила девушка.

– Да.

– Разве может человек чувствовать себя хорошо, если его заперли в тесную клетку?

В ее голосе Хаким услышал упрек.

– Я ведь тоже сидел в тюрьме, – поспешил он рассказать. – Это не просто клетка – это гнездо жестокости и несправедливости.

Хаким вдруг подумал: Дуся решит, что он хвастается. Ведь он попал в тюрьму случайно, вместе с другими…

– Вы приехали в Уральск вместе с Мукарамой Курбановой? – спросила она.

– Нет, – ответил Хаким уже смелее, – Мукарама далеко, в городе Джамбейте. Я приехал не из Джамбейты… по заданию Совдепа, о котором вы знаете. Мукараму я не видел много месяцев…

– А я думала, что вы идете одной дорогой и в Уральск приехали вместе. Я видела Курбанову сегодня утром.

– Как? Мукарама здесь? – голос Хакима выдал его волнение.

– Да. Я ее встретила, когда несла еду в тюрьму. Она сказала, что только вчера приехала и хочет работать в здешней больнице.

Дуся оглянулась на Зубкова, который что-то писал в углу, и тихонько прошептала:

– Счастливые вы. Я говорю о вас с Мукарамой. Помните, как вы плясали вдвоем и все смотрели на вас обоих. Да, вы намного счастливее нас.

Тень грусти снова набежала на милое лицо девушки. Но Хаким не знал, что сказать, какие слова могли бы согнать грусть с ее лица.

– Вот бумажка, передай ее Петру Петровичу. – Зубков протянул Хакиму сложенный листочек. – Иди к Шагану той же дорогой, что и пришли. Будь здоров!