Известно, что издательский процесс у нас длился невероятно долго, иногда годами. Поэтому почти до девяностых годов выходили книги, которые явно были подготовлены еще в старые времена, и, соответственно, тащили весь груз застойных стереотипов. Например, "Аватара" В.Суханова /1987 г./ или "Синяя жидкость" А.Валентинова /1990 г./. Можно надеятся, что с книгами этого направления, делившими мир на белую и черную половины, покончено навсегда. Но в этот же период начали выходить и новые произведения, написанные уже после 1985 года и включившие в себя "перестроечные" реалии, однако сооруженные еще по старым чертежам. Беда этих книг в том, что понять по ним наше время трудновато. Ни в коем случае еще не антиквариат, но и не последняя модификация. Мы уже поминали Кафку. Кафкианский мир ненормален именно потому, что он кафкианский. Так видел окружающий мир великий пессимист, мир, охваченный безумием, в котором, как ему казалось, несокрушимый произвол давит, расплющивает "маленького" человека, издевается над ним, отнимает у него единственное оставшееся право - право жить. "Новые русские фантасты" пошли дальше самого Кафки. Загнав безумие в черепа людей, они оставили окружающее общество нетронутым. Все вокруг, как всегда - магазины, кухни, троллейбусы. Но в троллейбусах ездят безумцы. И оказалось, что такой мир еще страшнее, потому что про него нельзя сказать, что это литературная условность. Нет, это не условность, это в нашем окружении происходят с людьми страшные вещи - они по-настоящему сходят с ума, по заказу и без заказа расстреливают друг друга, ненавидят так, как ненавидят врагов на войне, пятнадцатидневное заключение воспринимается как конец света, совместная жизнь как ад, работа как каторга. Ни одной улыбки, ни одного лучика радости. В таких черных тонах написана, например, книга Александра Бородыни "Конструкции" /1990 г./. В редакционном послесловии заявлено, что автор обращается не к чувствам, а к разуму читателей. Да нет! Книга написана как раз для того, чтобы отключить разум, который несмотря ни на что свидетельствует, что пока еще, слава Богу, есть и жизнь, и любовь, а у некоторых даже и счастье, да и грусть не всегда бывает мертвенной, бывает и светлой, и умиротворенной. А книга Бородыни хочет, по-моему, смешать наши чувства с грязью, изобразить и без того нелегкую жизнь еще тоскливее, еще непереносимее. Такая же вселенская тоска проступает и в сборнике Сергея Смирнова "Без симптомов" /1990 г./, Александра Бачило "Ждите событий" /1991 г./, Александра Тесленко "Искривленные пространства" /1988 г./... Пожалуй, всего нагляднее все эти мотивы сконцентрировались в рассказе Валерия Роньшина "Мы все давно мертвы" /1994 г./. Излагать содержание рассказа после знакомства с его названием нет нужды. Ну, что касается всех, то по этому поводу у меня есть кое-какие сомнения, но если автору угодно при жизни присоединить себя к почтенному большинству, то я с ним спорить не стану. Ему, безусловно, виднее. Но зачем в горизонтальном положении писать рассказы? У покойников иные заботы. Вот тут и раскрывается тайна новоявленных смертяшкиных. Их "пужалки" и "ужастики" - это не боль за оскорбленных и униженных, не скорбь по невинно убиенным, не трещина, расколовшая им сердце, не желание помочь людям, облегчить им жизнь или хотя бы предупредить, как избежать чего-то страшного, кошачьими шагами подкрадывающегося в ночи. Честное слово, я начинаю с умилением думать о так разруганной мною "нуль-литературе". Она была почти безвредна и отнимала у читателей только время. Эта претендует и на душу. Разумеется, пугать можно по-разному. И часто не только можно, но и нужно. Ведь опасности подстерегают нас взаправдашние. Только подходить к ним нужно с талантливыми руками... После этих слов становится ясно , что речь пойдет о романе Чингиза Айтматова "Тавро Кассандры" /1994 г./. Апокалипсисом нам грозят со всех сторон. И не только авторы мрачных антиутопий. Отыскались и практики, энергично принявшиеся убыстрять переправку землян в иной мир. Странно - генеральные репетиции Судного Дня прогоняются в странах вполне благополучных, где жить бы да радоваться, например, в Японии, США, Швейцарии. Растет число фанатических сект, члены которых подчинили свою волю самозваным гуру и готовы идти за ними, даже в огонь, на сожжение. Кто они, эти новоявленные пророки - полусумасшедшие изверги, властолюбивые честолюбцы, слуги дьявола? Кем бы ни были по природе эти сгустки мирового зла, они свидетельствуют: что-то неладно стало в Датском королевстве, если иметь в виду под королевством всю планету. Может быть, оправдывается гипотеза, высказанная в повести Стругацких "За миллиард лет до конца света": какая-то сила предупреждает людей, что они въехали под "кирпич" и что им не следует касаться запретных тайн мироздания. Но каких - неизвестно.

На одно из предупреждений и обращает внимание герой романа Айтматова. Необычный герой для нашей литературы: советский ученый-космонавт стал именоваться монахом Филофеем и заточил себя в необычной келье - он отказался вернуться на Землю и остался на орбите. Впрочем, суть его открытия с космонавтикой не связана, а вот с Космосом - может быть. В романе текст филофеевского послания человечеству занимает несколько печатных листов, но упрощенно его можно изложить так: у некоторых женщин, зачавших ребенка, на лбу появляется маленькое пятнышко, которое сигнализирует о том, что будущее дитя - еще даже не зародыш, а всего лишь несколько слившихся клеток - не хотело бы появляться на свет, потому что его появление может внести в жизнь дополнительную частичку зла, а мир и без того ужасен. Автор старается избежать мистических обоснований придуманного им феномена, упирая скорее на генетическую память человечества, действующую в целях самосохранения. Истые материалисты должны возмутиться: нас учили, что человек есть совокупность общественных отношений, а тут нам предлагают предположить, что злые начала заложены в нем заранее - гитлеры, сталины, пол поты, киллеры, террористы, фундаменталисты появляются не только оттого, что у них в детстве не было хороших гувернанток. Кощунственная мысль протаскивается в романе - а может, и вправду кое-кому лучше было бы не появляться на свет Божий, если, конечно, знать заранее, что из них получится. И как пример тех, без которых наша планета спокойно могла бы обойтись, в романе фоном проходят два призрака, ведущих в глухую полночь у Кремлевской стены нервный диалог: кто из них виноват перед людьми больше. Но и в этот спор мы встревать не будем, да и автор не к нему сводит роман. Как во всякой хорошей фантастике, он создает острую, трагически-гротескную модель нашего существования, в данном случае модель еще одного тупика, в которые все чаще стала упираться земная цивилизация, хотя люди упорно делают вид, что этих тупиков не замечают. Защитники природы, например, очень напоминают наших демократов: они прекрасно понимают, что в одиночку им не устоять, но сговориться о единых действиях все же не в состоянии. Самая сильная сторона романа - в самой гипотезе. Даже острейшие из тех забот, которые беспокоят сейчас людей, не потребуют таких моральных усилий, такого страшного бурелома исковерканных человеческих судеб, такого кардинального пересмотра религиозных догм и основ философских доктрин, какие вызвала бы айтматовская гипотеза, осуществись она на деле. Нет сомнения, что писатель хочет этого глобального пересмотра, о чем можно судить и по прежним его книгам. На то и существует фантастика - доводить дело до логических концов. Писатель прижимает читателя к стенке: а как бы ты поступил в таком случае? Отказался бы от собственного, может быть, долгожданного ребенка? Не слишком ли непосильна для отдельной личности цена за маленькое укрепление позиций неощутимого, растворенного в воздухе мирового Добра? Какое счастье, что это всего лишь выдумка и нет ничего проще, чем объявить разглагольствования Филофея бредом, выбросить его из головы и перейти к действительно волнующим делам - выборам президентов, производству новых боеголовок и шампуней, проведению конкурсов красоты и поимки террористов, отравивших сотни ни в чем не повинных людей в токийском метро. Собственно, так поступают люди и в романе, и в действительности. Вот только звездочки на лбу у несчастных матерей продолжают мерцать - в фигуральном смысле, разумеется. Будущие гитлеры и сталины беспрепятственно рождаются на свет. Предупреждение остается в силе, хотя по роману Филофей проиграл, как на данный момент проиграны и все остальные - и философские, и практические сражения за будущее, в котором придется жить нашим детям и внукам. Нас теперь так убеждают, что жить ради будущего не ст(ит, что мы о нем, многие из нас, по крайней мере, позабыли совсем. Куда-то мы идем, а вот куда - не знаем. Прощальное письмо-исповедь Филофея о его предыдущей жизни в ипостаси видного советского ученого меня этически не устраивает. Вместо сброшенного с пьедестала демона под названием "международный империализм" у фантастов появился новый, отечественный, обобщим его под шифром КГБ, понимая под этой аббревиатурой нечто большее, чем учреждение на Лубянке. Как говорил поэт: госбезопасность в России больше, чем госбезопасность. И хотя я вовсе не думаю, что тема КГБ исчерпана, многочисленность книг начинает производить впечатление клиширования, от чего не удержался даже Айтматов. История о том, как талантливого, но простодушного профессора, мечтающего, разумеется, принести максимальную пользу людям, прибирают к рукам военные и политики и какой дорогой ценой дается ему прозрение - это, пожалуй, один из самых отработанных сюжетов так называемой НФ, и вряд ли большому писателю к лицу тиражировать его один к одному. Правда, в прежней советской фантастике изуверскими опытами над людьми занимались лишь спецслужбы проклятых буржуинов, а у Айтматова на лабораторию ученого наложило лапу КГБ. Да и само занятие бывшего Филофея - производство иксодов, ничьих детей, этаких чистых досок, на которых сызмальства можно будет написать желательные правящим кругам свойства и мысли - тоже не сенсация. О том, какие бы черты постарались вложить в живых роботов далеко смотрящие вперед хозяева жизни, можно было прочитать еще в романе О.Хаксли "О бравый новый мир". Правда, правители бравого мира не помышляли называть себя коммунистами... З.Юрьев, расставшись наконец со своим Шервудом, тоже написал полуутопию на современную тему. И хотя действие его повести "Дальние родственники" /1990 г./ происходит в таком невеселом заведении, как дом для престарелых, и его герои по большей части больные, умирающие старики, нет в этой книжке хватающего за грудки ужаса, нет безысходной тоски. Юрьева в прошлые десятилетия можно было причислить к литераторам коммерческого направления, но школа шестидесятников оставила на нем благотворный след. Да, его герои живут в ожидании смерти, зачастую они одиноки, но все же это нормальные люди, и если в их жизни выпадает солнечный день, они еще способны ему порадоваться. Перед одним из юрьевских стариков возникает возможность выбора, Его дальние прапрапра... внуки из ХХIII века, прочитав его пролежавшее несколько столетий письмо, предлагают ему переселиться к ним, там он будет избавлен от болезней и старости и проживет еще долгие годы. Но он никогда не сможет вернуться назад, к нам. И он, побывав у потомков в гостях, решает вернуться в свою комнатушку, которую он делит с таким же больным, с таким же умирающим стариком. Он скрасил последние дни друзьям из Дома престарелых, он перевернул душу молодому, поверившему ему врачу. А вот психиатричка с "равнодушными и недоброжелательными глазами" подумала про него так: "Ну, конечно, псих. Хотя бы потому... что он вернулся. Она бы... такой глупости не сделала. Она бы не вернулась в свою однокомнатную квартиру, где ее ждала парализованная мать, которую нужно было каждый день кормить, мыть и переворачивать... О, она бы не вернулась, это уж точно!" Ну, что ж, прав был Алексей Герман, утверждая, что люди делятся на тех, которые плакали, когда Христа вели на казнь, и которые смеялись ему в спину...