Все засмеялись и завели разговор о женщинах, как это водится в подобных случаях. Блез и я залезли в свои спальные мешки. Все постепенно смолкли, ибо люди устали; в палатке воцарилась тишина.

Снаружи тоже было очень тихо. Я прождал много часов, пока не решил, что уже наступила ночь. Тогда я сдвинул с ушей капюшон и стал прислушиваться. По-видимому, все спали. В том месте, где спал Блез, тоже не слышно было шорохов. Я осторожно вылез из спального мешка, на что потребовалось довольно много времени: из-за тесноты и ради экономии тепла мы укладывались впритык друг к другу. Все же мне удалось никого не разбудить. Откинув полотнище палатки, закрывавшее вход, я в испуге отпрянул, выпустив полотнище из рук. Снаружи было светло, как днем. Светила луна. Я никак не рассчитывал на это. Но очевидно, мои спутники ничего не заметили, и, помедлив секунду, я быстро выскользнул из палатки. К счастью, собаки никак не отреагировали на мое появление. Я был с ними в дружбе.

Стояло полное безветрие. Семь недель подряд мы, ни на минуту не переставая, боролись с буранами, иногда они были сильнее, иногда слабее, но ветер завывал и снежные вихри кружились все время. Тем более поразила меня тишина. Трудно было представить себе, что такое вообще возможно. Я едва не потерял равновесие, потому что по привычке нагнулся, чтобы устоять против ветра. На небе светила чуть ущербная луна, она была недвижима. Казалось, лунный диск вобрал в себя все облака и теперь переваривает их.

Я подошел к человеку-знаку и сел на снег напротив него. Мне хотелось в полном одиночестве рассмотреть его улыбку, таков был мой замысел.

Теперь человек отбрасывал хорошо очерченную тень, ледяные кристаллы на его небритых щеках блестели. Он по-прежнему улыбался, улыбка была видна еще отчетливей, чем днем. Лицо его показалось мне похожим на пейзаж, на знакомый пейзаж. Долы и кусты и все такое прочее, что всегда бывает. Вот-вот раздастся соловьиная трель или закричит филин. Я размышлял, где я все это видел. Ведь тогда, не заглядывая ни в какой блокнот, я сумел бы сказать, откуда взялся этот человек. Хотя Блез был прав: это совсем не важно. Для таких, как мы, происхождение не играет роли. Прошлое только мешает идти вперед. Да этот человек и не оглядывался назад. Улыбка его была направлена в те дали, куда стремились мы.

Неужели он что-нибудь видит впереди? - подумал я, поднимаясь. Например, там, вдали, возможно, стоит еще множество таких же людей-знаков, как он. Стоит на определенном расстоянии друг от друга, подобно телеграфным столбам. Целая цепь знаков, по которым можно выверить свой путь. Но я ничего не различал впереди, кроме голой, нескончаемой снежной равнины.

Я представил себе, что тоже стою, но только перед ним, на несколько сот метров дальше. Разумеется, и я обледенел, но это ничего не значит. Я попытался улыбнуться, мне это не удалось. И все это время я лихорадочно думал, напряженно думал, мысли все убыстрялись; я понимал, что ни в коем случае не имею права прекращать думать, это означало бы конец, но в глубине души я знал, что думать больше не о чем. Я даже вспотел под мышками, несмотря на холод. Мне хотелось закричать, наверняка это принесло бы мне большое облегчение.

И тут я развернулся, чтобы уничтожить гнусную улыбку этого типа; у меня не оказалось ничего под рукой, я мог только разбить его лицо кулаком развернулся и чуть было не сшиб Блеза, который стоял у меня за спиной. Удар не попал в цель. А я еле-еле устоял на ногах, Блезу пришлось меня подхватить.

- Оставь меня в покое, - закричал я в ярости.

- Я тебя не держу. Откуда ты взял? Даже не думаю держать, - сказал он и отпустил меня. - Быть может, я даже не стал бы противиться твоим ударам. Из-за той животной теплоты, которая при этом возникнет. Но разве ее надолго хватит? Все наши поступки на этой равнине не что иное, как бегство в деятельную жизнь ради чего-то, что мы должны сами выдумывать. Мы должны сами выдумывать точку приложения сил, в которую, впрочем, не поверим. И это результат того, что мир перестал сопротивляться, окончательно изнурив нас. Конечно, мы приобрели кое-какой опыт, и это тоже входило в наши намерения.

- Лучше бы ты не болтал столько, - сказал я.

- Конечно, это было бы лучше, но за кого ты меня принимаешь? Я ведь не такой, как этот улыбающийся тип. Нет, не надо разбивать ему физиономию. Он ни в чем не виноват. Кроме того, ты испортишь мне фотоснимок, я ведь решил его завтра щелкнуть. Мне кажется, что этот человек сделан из того теста, из какого с давних пор делают богов. А в богах всегда есть нужда. Мы предъявим людям его фотографию и скажем: глядите-ка, мы открыли обледенелого бога. Он ушел от вас, потому что вы недостаточно верили в него. Но он на вас не сердится, видите - он улыбается. Благодаря вашему неверию он получил возможность стать богом... Да нет, последнюю фразу, пожалуй, надо опустить. Красивая легенда, не правда ли? Поистине достаточная причина, чтобы улыбаться. Но для нас ее недостаточно, мой ледяной идол! Ибо утешений, какими утешают себя боги, для людей маловато. Ведь сладость, какую дает чувство самопожертвования ради других, нельзя сравнить с той сладостью, которую испытываем мы, добравшиеся до этих мест. Мы хотим пожертвовать всем без остатка не ради других, а ради самих себя.

- Помолчи немного. Я знаю заранее все, что ты скажешь, - попросил я Блеза, пытаясь отвлечь его от навязчивых мыслей.

- Тем лучше. Можно обойтись и без длинных речей, которые человек-знак все равно не поймет. Итак, ближе к делу. Наших запасов продовольствия хватит на две недели, не больше. До последнего склада, который мы оставили позади, ходу тоже две недели, если, конечно, не случится ничего непредвиденного. Впрочем, вероятно, дневной паек все равно придется сократить. Знаю, ты был против того, чтобы устраивать позади склады продовольствия. Но ведь и дотащить такой груз с собой не удалось бы, в этом случае мы не дошли бы и досюда. А с теми припасами, какие у нас остались, мы можем продвигаться вперед еще недели две или даже три. Как ты считаешь, это имеет смысл?

- Для нас возврата нет, - сказал я.

- Не отвечай, не подумав. Сказанное мною я уже не сумею повторить. То, что мы думали вчера, сегодня отпало само собой. Меня меньше ставит в тупик этот человек, нежели абсолютная тишь, которая внезапно воцарилась окрест. Это нечто совершенно неожиданное. Никакого сопротивления вообще больше нет. И это ужасно... Я говорю: ужасно. Мой трезвый ум заставляет меня признать это. Тишина, очевидно, угробила и улыбающегося человека. Впрочем, до того он, наверно, сбрендил. Конечно, такое может случиться с любым. Наверно, он убежал от своих спутников, как только на него накатило... А почему ты, собственно, не убежал? Когда ты вылезал из палатки, я был уверен, что ты задумал бежать. И я дал тебе время для этого, достаточно времени. Тогда все было бы намного проще. Ну ладно. Вероятно, свою роль сыграли витаминные таблетки, которые ты так хаял, они тебе и помешали. Этот шанс уже упущен. Для нас обоих. Как бы то ни было, мы обязаны теперь принять решение. Остальные поступят так, как решим мы. Иначе они не спали бы сейчас. Да, они с удовольствием повернут обратно. Они стали чересчур много говорить о бабах, а это совершенно безошибочный признак. Однако я считаю их достаточно порядочными людьми, готовыми из чувства солидарности пойти с нами и дальше, а потом замерзнуть, как замерз этот человек-знак. Обледенеем, конечно, мы все впятером. Стоит ли это делать после того, как парень с улыбкой нас опередил? Выкидывать дважды такие коленца нет смысла. Даже если нас будет пятеро, это тоже ничего не прибавит.