Серж, жилистый мужчина с узким лицом и большими ушами, выступал с гневной филиппикой против науки. Мы сидели на расставленных кружком стульях в полутемной комнате, увешанной портретами Мао, Ленина и Че. Виды мутируют, вещал Серж, а я не мог оторвать взгляд от его ушей, напоминавших бейсбольную перчатку кетчера. Интересно, что они призваны улавливать?

Кризис первой половины века, продолжал Серж, войны, последовавший духовный подъем шестидесятых - начала семидесятых годов властно требуют от нас определенности. "Либо присоединяйся - либо отмежуйся" - таков лозунг будущего. Новое уже родилось. Общество эволюционирует. Серж призывал граждан, своих приверженцев, как он их называл, расширить список врагов. "Почему, в конце концов, в нем должен числиться один президент?"

Потом он пошел в атаку на участников недавнего митинга противников использования ядерной энергии, состоявшегося в Центральном парке.

- Эти сраные защитнички окружающей среды, богатенькие маменькины сынки. Они жалеют Мать-землю, тюленей и сов, но им наплевать на вашу бедность. Будьте уверены, они - наемники своего класса. Если даже они приоткроют для вас щелочку и пустят в свой круг, не сомневайтесь: они будут зорко следить за тем, чтобы вы делали лишь то, что заслуживает их одобрения. Они прежде всего оберегают свою выгоду, то, что приносит им барыши. Даже не привилегии, а барыши.

Возраст тех пяти-шести человек, что рассредоточились по комнате, колебался от шестнадцати до пятидесяти с большим гаком. Они внимательно слушали своего лидера, время от времени одобрительно хмыкая и кивая.

За пламенной речью последовало весьма мирное обсуждение, после которого мы с Алексом под снегопадом пошли в "Большую медведицу", ирландский паб неподалеку от типографии, где Алекс нашел себе работу.

В пабе было полно народу, от тесноты люди то и дело толкали друг друга локтями под ребра, под потолком висел сизый дым, воздух был кислым от пивных паров. Все присутствовавшие, включая женщин - блондины, рыжие, брюнеты, были

ирландцами. В школе меня умиляло национальное честолюбие ирландцев: даже крестьянские дети уверяли, что едва ли не наизусть знают Йитса и Джойса. Из музыкального автомата неслась популярная мелодия в стиле рок, пиво "Гиннесс" пенилось в наших кружках. Быть ирландцем значило быть легендой, это ни у кого не вызывало сомнений, и я вдруг почувствовал себя среди них одиноким и... украинцем.

- И ты купился на это дерьмо? - спросил я, имея в виду Сержа.

Алекс пожал плечами.

- Что бы где ни происходило, мне туда ходу нет, приятель. Я могу из кожи вон лезть, но знаю, что все равно ничего не добьюсь. Они слишком сильны. Христос покинул свой крест.

- Почему бы тебе не пойти учиться?

- А платить кто будет?

Я сказал, что существуют всевозможные стипендии, и предложил помочь, но нам было по восемнадцать, все решения принимались условно, их исполнение откладывалось на потом, никаких зароков, потому что жизнь была похожа на зимородка, ныряющего в стремнину и выныривающего с какой-нибудь трепещущей в клюве добычей. В голове теснились загадки. Загадки окружали со всех сторон.

- Слушай, Ник, я вот что думаю. Я буду рисовать, продавать картины, накоплю денег, куплю какой-нибудь оптовый склад и открою там галерею. А может - свою ночную передачу на радио.

- Здорово.

Его распирало от возможностей, которые, казалось, сулил город. Неожиданно у него проявились амбиции. Он провел пятерней по волосам и нервно откинул голову назад.

- Погода преследует бедняков, - рассмеялся он. - Не замечал? Торнадо в первую очередь обрушивается на тех, кто живет в прицепах. - Я спросил его о доме. Он почесал за ухом. - Меня там больше нет. Я люблю Аду, но она меня убивает, понимаешь?

- Да, тебе лучше жить самостоятельно, - согласился я, подумав: что бы я делал, если бы не колледж. - А как успехи в рисовании?

- Отлично. Ты слышал когда-нибудь про Гойю? - Я кивнул соврав. - Вот это человек. Сплошная война. Ты посмотри его картины.

- Обязательно.

- Знаешь про Ай? - Ай была одной из дочерей семейства Флорентино, сестрой Хэтти. - Родила. Вернулась домой. Хэтти тоже.

- Шутишь.

- Все возвращаются. От этого, братишка, никто не уйдет. Кроме тебя.

- И тебя, - вставил я, подмигнув.

- Взгляни-ка вон на ту... - Он кивнул в сторону блондинки, сидевшей неподалеку от входа.

Ему все время хотелось играть, словно мы все еще были ребятишками там, в Кэтскиллских горах, и он охотно погрузился в мир переживаний, не доступных мне в моем кампусе. Время от времени участвовал в маршах, беря передышку от теоретических занятий. Я же окунулся в учебу, и наша связь с Алексом стала ослабевать.

Алекс сорвался с тормозов. Освободившись от материнской опеки, он осваивал возможности, которые жизнь предоставляла для утоления его аппетитов. Он не был красив, но в нем бурлила энергия, он излучал ее, как трепещущая на солнце фольга излучает свет. Поселившись в месте, где все было лишено корней и собственного веса, он с легкостью дрейфовал от одной женщины к другой, но ни к одной не привязывался. Они были для него водой, на поверхности которой он постоянно искал собственное отражение. А может, он искал в них мать?

Иногда, выпив, он говорил странные вещи: якобы предметы общались с ним, ножи просили его взять их в руку, кровати - спать в них, одежда отказывалась надеваться. Впрочем, он всегда был с причудами, жертва болезни исчезновения, любитель свободного стиха, так что я делал скидку на его странности.

Однажды я застал его в "Большой медведице" в мрачном настроении. Он сидел, надвинув на глаза ковбойскую шляпу, и едва взглянул на меня. Наверное, день был выходной, потому что бар оказался забит до отказа. Опрокинув пару кружек, Алекс полез в карман своей куртки с бахромой, вытащил тонкий листок голубой бумаги и протянул мне. Подталкиваемый со всех сторон и тоже не очень трезвый, я склонился над столом и в тусклом свете прочел:

Дорогой Алекс,

не сомневаюсь, ты очень погружен работой. Мы с Виктором, хвала Иисусу, живы. Беатрис иногда везет меня торговый центр, где работает Хэтти. Ты помнишь, мы с