- Ты че, никогда в это не играл?

Я пожал плечами. Мое собственное шевельнувшееся было возбуждение умерло, как только была нарушена интимность. К тому времени мне, конечно, уже снились постыдные сны, но я еще не понимал, как легко сделать их явью.

- Значит, нет. Нет ведь? - Он ухмыльнулся и добавил: - Ну ладно, старичок, давай на нее посмотрим.

- На кого?

- На твою золотую рыбку, парень. Ну-ка покажи ее.

Его собственная "золотая рыбка", которую он бесстыдно нянчил в кулаке, была бугристой, узловатой, и мне вовсе не хотелось плавать в одном с ней аквариуме, однако страх быть поднятым на смех из-за неопытности пересилил все запреты, бог знает откуда усвоенные: это было задолго до того, как в систему обучения подростков ввели курс основ сексуального воспитания, что же касается взрослых, то я в жизни не слышал от них ни слова на этот счет - ни от родителей, ни от монахинь. Единственным местом, где я отдаленно соприкасался с предметом, был эротический бар, проходя мимо которого, я, честно признаться, скорее, с недоумением, чем с вожделением, пробовал на вкус слово "топлесс", красовавшееся на вывеске.

- Ну, давай, - подстегнул он меня, потирая взмокший нос.

И я медленно расстегнул штаны.

- Давай-давай, показывай.

Пинцетом сунув в ширинку два пальца, я со смущением извлек на свет жалкий комочек плоти, ни на что не реагировавший и напоминавший сморщенную креветку.

- Делай, как я, - скомандовал Алекс.

Его глаза заволоклись слюдяной пленкой, отвернувшись от меня, он уставился на картинку, потом его взгляд ушел в себя, дыхание стало прерывистым, движения участились, и, наконец, маленький гейзер белой лавы извергся на голый пол его крохотной захламленной комнаты. Алекс глубоко вздохнул и закрыл глаза.

К тому времени, когда он пришел в себя, я уже застегнул брюки и, неуклюже примостившись, сидел на краю кровати. Он умиротворенно-мечтательно посмотрел на меня.

- Так ты никогда еще этим не занимался?

Если бы голос его не прозвучал так ласково, я бы, вероятно, соврал, сказал, что мне сейчас просто неохота, но он говорил без малейшего намека на издевку и, казалось, был рад стать моим учителем, посвятить меня в некоторые жизненные тайны. Его щеки пылали, словно он только что пробежал длинную дистанцию.

Я отрицательно мотнул головой.

- Вот, - сказал он, подталкивая мне журнал. И, поскольку я не двинулся с места, добавил: - Возьми с собой. Разглядывать картинки лучше в ванной самое подходящее место. И не волнуйся - это делают все.

Мне не хотелось с ним спорить, поэтому я принял дар и в течение последующих дней находил место и время для более детального изучения и самостоятельной практики в новом предмете, так что очень скоро достиг совершенства в сугубо мужском искусстве, которое на протяжении веков вызывало столько шуму и которое в наше время было признано наконец полноправным разделом учебного курса гигиены здоровья.

Однако страсть, с которой Алекс предавался всем своим увлечениям, оказывалась ему неподвластной, и подозреваю, что многие более поздние его проблемы коренились в тех ранних одержимостях.

III

Любовь - тоже своего рода болезнь исчезновения. Эта истина открылась нам благодаря Полу.

Его широкие плечи напоминали перевернутую лодку, способную вместить бесчисленное множество пассажиров. Он щеголял спортивной стрижкой и одевался, как жокей, хотя от Алекса я знал, что, несмотря на все свои успехи в футболе, за пределами поля он держался обособленно. Никакие физические перегрузки не способны были укротить дикий нрав Пола. Ярость постоянно тлела в глубине его черных глаз, в любой момент готовая вспыхнуть.

Когда Пол был подростком, патрульная полицейская машина не отъезжала от дома Круков, будто это был их семейный автомобиль. Его забирали и доставляли домой за нахождение на улице после наступления темноты, за попытку купить спиртное, за то, что он бросал камни в проезжающий мимо поезд, бил стекла в окнах пустующего дома возле больницы, разрисовывал из пульверизатора автобусы, дрался в школе, поджигал петарды в мужском туалете. Ему назначали испытательные сроки, предупреждая Аду, что при малейшем нарушении дисциплины ее сына исключат из школы.

Мой отец, который, чтобы оплачивать свое медицинское образование, работал на стольких работах, что я даже упомнить их все не мог, проводя переучет в местном винном погребке, поймал Пола при попытке вынести под рубашкой украденную бутылку. Он заставил мальчишку ждать до закрытия магазина, препроводил домой и позвонил в дверь, намереваясь поговорить с Адой. Но дверь открыл Виктор, моргавший со сна, как летучая мышь на свету. Отец все знал про Виктора, поэтому решительно спросил:

- Где Ада?

- В ресторане, - ответил тот.

- В каком?

- В закусочной.

Отец сгреб Пола за шиворот и поволок к матери. По дороге они молчали. Если бы это был не мой отец, Пол наверняка попытался бы вырваться. Отец, со своей стороны, рассматривал свою миссию как священный долг. Насвистывая тему из своего любимого Моцарта, он приветственно махал рукой встречным знакомым.

Ада, которая в этот момент вышла на улицу покурить, увидела, что ее сына волокут, как овцу на заклание, что тащит его мой отец, отшвырнула окурок и застегнула блузку на груди. Не глядя на сына, она взмахнула рукой и влепила ему оплеуху.

- Что он натворил, Петр? - спросила она.

- Пытался украсть.

- Я не крал.

- Преступник всегда от всего открещивается, даже от родной матери. Мне очень жаль, Ада, но я считаю, что ты должна знать. Я не хочу, чтобы он сел в тюрьму.

- Спасибо, Петр. Как Слава?

- Как всегда, занята по горло, что-то там делает в церковном комитете. Ну и по дому, конечно... - Отец не собирался лишний раз сыпать ей соль на раны, он был жалостливый человек и понимал, как страдает Ада.

- Что мне с ним делать?

Отец немного подумал.

- Разреши ему работать в магазине под моим присмотром.

- Ни за что не буду работать с вами, - злобно прошипел Пол.

- Ладно. Принуждать тебя никто не собирается. Но тогда ты должен сам найти себе работу.

- Мне надо идти, - сказала Ада. - Спасибо, что не стал вызывать полицию, Петр.