Я подскочила в кресле. Ну и Леська! То ли она и впрямь так простодушна, то ли ломает голову над тем же, что и я. А по виду не скажешь!

Керин озадаченно молчала. Потом прикрыла глаза, провела ладонью по лбу, будто стряхивая невидимую паутину.

- Не знаю, подружки, - глухо сказала она наконец. - Не знаю.

Я не выдержала. Взяла ее руку в свою, погладила. Показалось мне или нет, что эта рука дрожит? Керин открыла глаза и долго, запрокинув голову, вглядывалась в потолок, будто хотела разглядеть там ответ.

- Ты же Золотоглазая, - негромко напомнила Леська.

- Я Золотоглазая, - повторила, как эхо, Керин. - Я есть и есть Легенда, что же еще надо? Помните, что там сказано насчет мужества?

"Мужчины утратили мужество, а женщины его найдут", - Легенду я знала наизусть.

- Будем искать мужество там, где его потеряли, - Керин резко села на постели. - Будем сражаться.

- С кем?

Я знала, что она ответит, и все равно слово упало в тишине тяжело, как камень:

- С Незримыми.

Предвечерние тени сгустились над нами, и мне показалось, что в натопленной этой горнице чересчур зябко. Даже здесь, в Ясене, на вольной земле было страшно. Леська, как подбитый зверек, съежилась на полу. Было тихо, слишком тихо, только слышно лрерывистое дыхание Керин. И тогда я сказала то, что давно уже должна была сказать:

- Я умею владеть мечом и ездить на коне. Я тебе пригожусь.

- А я умею лечить, - сказала Леська. - И все равно я от тебя никуда не денусь.

Губы Керин дрогнули в горькой улыбке. Часто я потом видела эту улыбку, слишком часто! Она провела рукой по волосам Леськи и прошептала чуть слышно:

- Спасибо.

- Мама, что ты там ищешь?

Из-за откинутой крышки сундука виднелись только полотняная рубаха и торчащие из нее босые ноги, но мать я узнала сразу. Из сундука вылетали, кружась, разноцветные рубашки и юбки. Две служанки с каменными лицами придерживали крышку, чтобы не захлопнулась.

Услышав мой голос, мать разогнулась, и я едва не фыркнула, увидев ее красное лицо, сбитый набок чепец и встрепанные волосы.

Она гневно взглянула на меня, втянула воздух:

- Прохиндейки, бездельницы, уховертки! Ишь, морды понаели, пальцем не шевельнут! Кикиморы!

Я покосилась на "кикимор". Здоровые, пышущие румянцем, они кривились от сдерживаемого смеха, но стоило матери бросить взгляд - почтительно застывали.

- Смолу на вас возить! - расходилась та. - У, бесстыжие! Все самой делать, все самой! Глаз не сомкнешь, не присядешь! Покою нет!

Она замахнулась стиснутой в кулаке цветастой тряпкой. Девушки не выдержали. Крышка сундука с грохотом рухнула. Мать подскочила, как ошпаренная, и замолкла. Служанки, закрыв лица, давились подозрительным кашлем.

- Мама, - воспользовалась я передышкой, - так что ты все-таки ищешь?

Мать стащила с головы чепец, вытерла им лицо.

- Ключ, - сказала она, тяжело дыша. - Ключ я ищу. Затерялся где-то.

- Какой ключ?

- От покоя с заклятым креслом. Все же пир сегодня, еще сядет кто ненароком, с медов-то...

Кресло это было семейным преданием и проклятием. Некогда отец моего прадеда, переезжая в новый дом, заказал мебель известному мастеру. Когда заказ был готов, мой предок пожадничал и заплатил меньше, чем следовало. В отместку мастер сделал заклятое кресло и отправил заказчику вместе с остальным. Кресло из темного дуба отличали искусно вырезаные на подлокотниках руки мускулистые, с судорожно сжатыми кулаками. Казалось, что кто-то невидимый сидит в нем, и видны только руки, лежащие на подлокотниках. Мастер заявил, что никто не посмеет сесть в кресло, пока истинный хозяин - он разумел нечистого здесь. Так и случилось, и с тех пор заклятое кресло стояло в отдельном покое. Оно было известно всему городу, и порой отец водил гостей посмотреть на него, охотно посвящая их в детали предания. Гости качали головами, поглаживали бороды, но сесть не решались.

Мне показалась смешной материна предосторожность. Да и к чему искать этот ключ? Если в кресле и вправду кто-то есть, он постоит за себя сам. Я, как умела, объяснила это матери. Она спорить не стала, велела служанкам собрать вещи и ушла на кухню.

Я только головой покачала ей вслед. Сколько хлопот с этим пиром! В кухне с раннего утра дым стоял коромыслом. Служанки метались по покоям, наводя чистоту. Во дворе тяжело бухало - выбивали парадные ковры. Мать, вскочив ни свет ни заря, ухитрялась быть во всех местах одновременно. Именно ее голос пробудил меня ото сна.

Служанки закрыли сундук и удалились. Я в унынии присела к окошку. Уже не заснуть. Лучше всего было бы сейчас пойти к Керин, но беспокоить ее не хотелось. По совести говоря, следовало помочь маме в ее хлопотах, только в хозяйственных делах я не понимала ничего.

На пиру меня усадили рядом с Мэннором. Впрочем, пир - это громко сказано. Собрались только свои: друзья отца Миклош, Трибор и Берут с женами, сотник Явнут, Вилько, Брянчик, еще несколько не столь именитых, близкие родичи, челядинцы из старших - совсем немного. И, конечно, Избранные. Пир-то и устраивался из-за нас - чтобы не ударить в грязь лицом, проявить щедрость и ум, старшинам приличные, и не оказаться хуже других, что уже попировали с нами и в нашу честь. Нам все это уже наскучило, но Герсан, мой отец, старшина городских ювелиров, был человек уважаемый, и отказать ему Избранные не смогли.

Пир длился не первый час. Немало было выпито чар, выкрикнуто здравиц Избранным, а особо Керин - победительнице Дракона. Ее насильно усадили во главе стола, подвыпившие старшины глядели на нее, как на диво заморское, и всё норовили подлить вина и пододвинуть кусок пожирнее, Керин смущенно отказывалась. Мэннор с тоской глядел на нее поверх полной чары.

Жарко закручивался над столами хмельной чадный дух, хрустели на зубах кости, бесшумно сновали за спинами челядники с полными ковшами и солилами, заглядывал в глубокие оконца молодой месяц. О нас забывали, речи делались невнятнее, оплывали восковицы, пустели блюда. Кто-то храпел в обнимку с лагвицей, Гино и Миклош затянули песню, Брянчик запустил пальцы в мису с патокой.

Керин устало склонилась над столом. Я подумала с тревогой, что не стоило ей идти сюда, первый день ведь, как встала с постели. Только вот отца моего не захотела обидеть, а еще больше - пожалела меня.

Вилько поднялся, шатаясь, пить "за дочку Герсана". Потом захмелевшие гости стали упрашивать Велема рассказать, как он лазил в пещеру за драконьим зубом. Велем упирался недолго, и хоть знали все эту историю почти что наизусть, слушать не уставали. За разговорами никто не заметил, как Керин исчезла. Не было и моей матери, но ей, как хозяйке дома, засиживаться за столом было не с руки.

- Люди, вставайте! Чудо!..

Не помню, так ли она кричала, но крик этот поднял всех.

- Куна, - пробормотал отел.

Мать всплеснула руками:

- Ишь, старшины! Расселись и не знают ничего. А ну пошли!

Всей толпой, толкая столы и опрокидывая лавы, гости двинулись за ней. Отец когда-то уверял, что для жены она еще как сказать, а для полководца - в самый раз. Верно. Все бежали за матерью, ничего не спрашивая. Даже я не сразу поняла, куда она нас ведет.

Мы сгрудились у входа, пытаясь разобрать, что там деется. В полутьме чувствовалось только сдавленное дыхание да чужие локти под ребрами - так было тесно. А мать застыла с протянутой дланью, точно указывала на дело рук своих. Покой освещен был скудно, оттого и разобрали только, что в заклятом кресле кто-то сидит. Многим со страху примстилось, сам Хозяин. Передние попятились, давка стала невыносимая. Но мать оказалась иных похрабрее, подкралась на цыпочках к потолочной светильне и запалила все семнадцать восковиц разом. И тогда мы увидели, что в кресле, обнимая ладонями резные подлокотники, спит Керин.

После она рассказывала мне, что очень устала и решила, никого не тревожа, уйти к себе, однако заблудилась в темном доме и присела отдохнуть в первое же кресло. А потом и задремала в нем. И знай она, что кресло это заклятое, она б его за три покоя обошла. Только я ей тогда не очень поверила.