ГЛАВА ШЕСТАЯ
ОТРИНУТЫЙ ЛИК
В Чагодуе был сегодня базар, и вдоль коновязи у трактира Ивана Иваныча Петухова, густо набившись, стояли телеги и дроги, задравши высоко к небу оглобли, в передках лошади сено смачно жевали, а в трактире слышались ругань и брань, и из фортки клубом валил серый, густой, как снятая сметана, смешанный с махорочным дымом пар и в пару разгульная песня:
Ах, мне не надо бы коровы с молоком,
Эх,- лучше дай-ка мне кисет с табаком...
- Пойдем, Микалаша,- тычет кнутом Петр Еремеич в трактир,- небось чайком угостишь...
- Пойдем, половинку раздавим, - Зайчик ему говорит...
- Дело: у Петуха хороша самогонка... Два раза водили в тюрьму, да за эту водичку не толь из тюрьмы - с того свету отпустят...
Вошел Петр Еремеич в трактир, Зайчик за ним, кнут у Петра закинут за пояс.
Народу в трактире - со всех волостей.
Каждый привел свою лошадь, ждут в трактире приемки и заранее с горя, что не на чем будет скоро пахать, хлещут огонь-самогон, вытирая губы сермяжной полой, крестясь над полным стаканом, как будто каждый боится в нем утонуть, а, опрокинув, ставит на стол с такой распрокудытвою бранью, от которой в тоске замирает душа.
Сел Зайчик за стол с Петром Еремеичем, смотрит вокруг на неприветные лица, и хочется тоже ему скорей стакан запрокинуть, залить сверху сердечный огонь огневым самогоном, вздохнуть полною грудью за тяжкой стаканной работой и на всех поглядеть сквозь туман, чтобы лучше услышать: с трезвым в трактире у нас и говорить не будут:
- Наверно, де, жулик иль барин...
- Ну, как, Еремеич: всю тройку видно привел,- спрашивает косоротый мужик, - по первой, наверно, пойдут...
- Откуплюсь,- отвечает Петр Еремеич,- на чем же земский будет кататься?..
- Что говорить: вот наше-то дело.
- Забирайся на бабу...
- Гы...
- Ляжку в запряжку, плешку в тележку, ну, и поезжай с богом: меньше корму уйдет...
- Гы...
Половой принес чашки, два чайника на широком подносе, играя ими на скором ходу, будто хотелось бы их уронить, да никак не уронишь, в одном чайнике чай, в другом - самогон чайного цвета, заправленный нюхательным табаком, чтоб больше на чай походил, глаза отводил, на сторону гляделки заворачивал и доходил скорее до дела.
Зайчик налил стакан под полой, поставил под стол промеж сапогов, Петру Еремеичу стакан под полу сунул, а в чашки разлил из другого чайника чай и сунул для виду в чашку баранку...
- Ты, Еремеич, сидишь с их блавародьем,- начал косоротый мужик,- будь другом, спроси, правда ль, что немец уделал коня из железа с стальными ногами...
- Верно,- поспешил Петр Еремеич ответить...
- А верно ль, что дым у него идет из ушей и от дыму энтого наш брат аж валится с ног...
- В точности, - говорит Петр Еремеич, - из ноздри пышет огонь, и копытом он на пол-аршина в землю уходит...
- Ну, коли так: к чему же наши буланки...
- Наши буланки пойдут на баранки...
Зайчик опрокинул в глотку стакан, то же сделал Петр Еремеич, в глазах у Зайчика все заверте-лось, и косоротый мужик будто сел кверху ногами и глядит на него сапогом...
- Хочется мне еще вас спросить: быдто немец жгет такую траву, и от этого травного дыму и этом месте трава не растет...
- От этого дыму у лошадей сходят копыта... а у людей отпадают носы!
- Ну, и вот: как же тут воевать, коль воюет с тобою сам девятый дьявол.
- Не девятый дьявол, а полуденный чорт.
- Это тоже на тоже.
- Бес... из полуденной страны! Наши-то бесы - ночные!
- Нашему бесу только бы бегать по лесу!
- Все это правда,- Зайчик обоим им говорит,- только не это обидно, и не от того люди заходятся страхом...
- Известно, первое дело, что страх!
- Страшно всем оттого, что друг друга не видим... У смерти руки больно, брат ты мой, отросли: до нее, глядишь, надо полдня бы итти, а она хвать тебя верст из-за тридцать и отпевать попу ничего не оставит.
- Не спишь, да выспишь, дело выходит!
- Перед глазами нет никого... С глазу-то на глаз можно скорей помириться... Когда не видишь, кого ты убил, становится страшно: повадится он во сне приходить, и его ничем не прогонишь. Так ведь и до веревки недолго...
- Правильна речь,- говорит косоротый мужик.
* * *
За прилавком стоит Петухов, хозяин заботливый, скорый на руку и счет, рядом жена, опаристая, грузная баба, с двойным подбородком и лицом, как прижаристый блин, а за ними низкорослая дочка на полку чашки, чайники ставит в порядок, в одну сторону ставит, с другой - половым подает, задевши щепотку из банки с чайной трухой,- дочка, значит, ворочает всею посудой, мать режет хлеб и колбасу, а сам Иван Петухов, строгий, с достоинством в каждом движении, с разглажен-ной лампадным маслом скобой, с руками на счетах, где так и заскачут костяшки, - дивиться надо такому проворству, с которым денежка к денежке льнет.
Звенят по прилавку пятаки и семитки, как листочки с высокого древа, что за Петуховым, как живое, стоит на картинке, на которой выписаны славянскою вязью: направо на каждом суку - добродетель, налево - порок, а под древом будто сам Петухов идет со своей грузной, семипудной супругой, за ними цепочкой, мал-мала-меньше, по возрасту дети, и у всех под ногами у них не земля, а пушистый облак постлан цветным ковром на ступени.
Сидят мужики в петуховом трактире, от шуб их пахнет свежей овчиной, крепким дегтем от сапогов, ото всех вместе здоровьем и несметной силой, висит махорочный дым над головами, как полог, и под пологом, как ангелы божьи, в белых рубахах, в белых портках, с белой салфеткой под мышкой, как белое вскрылье зажато под руку, с большим за поясом кошелем из белой бумаги, - как ангелы божьи, вихрем носятся шестерки, с лицами радостными, приветливыми, разобьется каждый в лепешку, только б тебе угодить.
Мужики ж, как положим и все, угождение любят, а видят его только в трактире...
* * *
Зайчик налил еще по стакану, выпил и только успел поморщиться да губы смахнуть рукавом, глядит - навалилась на Петра Еремеича высокая жердь, одетая в рясу, с козлиной рыжей бородкой и с рыжей гривой на самом верху.
- Дружище мой, Петр Еремеич...
- Садись, садись, отец дьякон... садись, еретик!
- Не сам ли сице, еретице!
Дьякон боком оглянул Зайчика, и брови взметнулись у него на дыбы:
- Воину!..
Дьякон протянул Зайчику тощую руку, зажал его руку в руке, как в клещах, несмотря, что такая худая, рясную полу откинул и сел...
- Не осудите, господин офицер, сказано ибо: да не осудимы будете... когда рыбку удите...
- Ты, отец, уж того?..
- С утра... Старшина угощал...
- У него седни, как праздник...
- Лошадиный молебен...
- Выпьете, отец дьякон? - Зайчик робко спросил.
- Почту...
Зайчик мигнул половому на чайник, половой чайник схватил на бегу, держась на носочках, исчез, как видение, и скоро опять около вырос, под мышкой с белым крылом, и слегка приподнял на чайнике крышку, показать далеко ли влага от горла и сколько, значит, вошло: до горла бутылка, вровень же с крышкою - две...
- Не заглядывай, братец, кобыле под хвост,- говорит шестерке Петр Еремеич,- не равно только сглазишь!..
Половой махнул белым крылом и растаял в широкой улыбке.
- Микалаша разлей...
- Гы... Гы... Еремеич сумеет сказать!..
Зайчик налил стаканы, сначала дьякону подал, потом Петру Еремеичу, потом налил себе и тут же опрокинул.
Дьякон держит стакан в тощей руке, смотрит на Зайчика и, пригубив немного, говорит:
- А я к вам специально сряжался: побалакать... Люблю!
Зайчик вспомнил телегу, свинью с длинным хвостом, Пелагею и не мог решить, что сейчас-то он грезит и дьякона видит во сне, иль и впрямь они пьют самогонку, и Петр Еремеич рядом сидит и осовелыми водит глазами...