- Садись, погадай...
Ворожея под елью прошла полукругом, на бесшумном ходу сливая в складках две затаенных зари, откинувши черную косу с синею лентой за спину, и под косой в розовой мочке колыхнулся на миг золотой амулет,- монета из дальней страны, куда укатил от Аксиньи Петр Еремеич.
Зайчик увидал за спиной у цыганки гитару, под гитарой солдатский соломенный мат и потому не удержался и, улыбаясь, спросил:
- Гадалка, откуда мат у тебя?..
- Оставили дезики... На нем хорошо полежать, когда заночуешь в лесу... Ты что же это, молодой хозяин, лежишь на боку?..
Цыганка смотрит на Зайчика нежно, как мать, и Зайчик чувствует холод под боком, на лице колкую изморозь и дрожь от зазимка.
- Возьми,- говорит, наклонившись, цыганка ему, - постели...
Зайчик взял соломенный мат, подостлал его под себя и почувствовал сразу такое тепло, как будто лежит он в отцовской избе на лежанке, которую Пелагушка топила, мешая в ней сковород-ней, когда он гулять выходил...
- Цыганка-гадалка, садись, погадай...
Цыганка кивнула ему головой, мелькнул под черной косой амулет, зазвенели на шее цветные стекляшки-монисты, и запела гитара, повиснув на сохлом суку...
Какая чудесная песня вьется в игольных ветках, будто старая ель каждой иголкой запела, вспом-нив далекое, потонувшее теперь за облаками, забытое время, когда деревья, травы и камни, как люди, говорили и пели, и мир был полон цветистых звуков, шопотов, вздохов, шорохов и затаенных смешков, в которых былинка больше тайну его понимала, чем теперь человек...
Цыганка села на корточки рядом, с юбочных зорь побежал холодок, а из черных иссиня глаз покатилась звезда за звездой, как только в раннюю осень бывает...
Цыганка сунула загорелую руку за кофту и достала гадальные карты, она стасовала их, положила наверх червонную даму, а подниз короля и веером их разложила по мху...
Смотрит Зайчик на карты, каждый король даму из такой же масти под ручку ведет, каждая дама держит в руках белый платочек, и каждый король саблей чертит по земле, как петух перед курицей серебряным бравым крылом.
Смотрит Зайчик, что короли все эти похожи лицом, как две капли, на нас, солдат из двенадца-той роты, только вместо фуражек- какие-то с длинными перьями шляпы, на ногах чулки и баретки с бантами и самых разных цветов, и с плечь до земли упадают плащи из такого сукна, в цветную полоску, в зеленый горошек, в котором разве ходят одни барчуки...
Дивуется Зайчик на эту картину, а цыганка тоже глядит и смеется...
- Понимаешь?..- спрашивает цыганка.
- Нет, цыганка-гадалка,- говорит Зайчик,- не понимаю пока... Это что же мне выходит: на балу, что ли, танцевать?..
- А на гитаре ты умеешь играть?- спрашивает цыганка...
- Нет,- отвечает Зайчик,- умел когда-то, когда к отцу Никанору ходил часто в гости, а тепер позабыл, как и в руки берут...
- Напрасно, молодой хозяин,- отвечает цыганка,- девицы очень любят гитару, играют они с нашим братом хитрые штуки...
- Ты это, цыганка, при Клашу со мной?..- спрашивает ее Зайчик...
- Нет,- цыганка отвечает,- с Клашей сыграл ты сам хитрую штуку...
- Не великая хитрость: любить!
- Любовь, как стрела, молодой хозяин... как стрела: пота и жив человек, покуль она в сердце торчит - вынешь: смерть!
У Зайчика прыгнуло сердце, как белка на сук, и он схватился за грудь, а цыганка взяла его руку и от груди отвела:
- Ты не видишь здесь тайного смысла, протри лучше глаза, погляди хорошенько.
- Я вижу, что короли и дамы танцуют...
- Ты, молодой хозяин, смотришь на масть,- цыганка ему говорит и водит по картам рукою,- ты смотришь на масть, а надо на крап больше глядеть...
Зайчик протер глаза рукавом, приподнялся на локоть, приложил другую руку к глазам и смотрит, сощуривши глаз...
- Не щурься,- учит цыганка,- гляди, как кот на сметану...
- Гляжу,- тихо Зайчик ей отвечает...
- Видишь,- спрашивает цыганка,- по крапу льется вода, и все короли в воде тонут...
- Вижу,- говорит Зайчик...
- Видишь,- спрашивает цыганка,- одну руку дамы держат у сердца, а в другой белым платочком глаза утирают...
- Вижу,- говорит Зайчик...
- Ну, вот,- улыбается цыганка,- значит, ты видишь сейчас свое счастье...
- Ты, цыганка-гадалка,- говорит Зайчик обиженно,- мне плохо гадаешь: все время тебя отгадывать надо...
- Это,- улыбается Зайчику цыганка,- ты, должно быть, спросонок своего счастья не разглядел... счастливый счастья не видит! Только нищий хорошо видит суму, хотя у него и нет глаз на затылке!
- Нет,- говорит Зайчик,- видно, я без счастья родился - вижу только, как короли в воде тонут, а дамы в белые платочки плачут...
Цыганка опять взяла Зайчика за руку, смотрит на него, словно разглядывает,- счастливый он или несчастный, а из глаз так и падают звезды за кофту, где дышит высокая смуглая грудь и от дыханья идет холодок и истома, какие плывут поутру, когда еще не занялась заря...
- Скажи, молодой хозяин,- спрашивает его цыганка,- что человеку всего дороже?
Зайчик посмотрел опять на карты, как короли тонут да дамы плачут в платочки, вспомнил, как дезиков порют, и как не хочется всем умирать неизвестно за что, смекнул и цыганке твердо ответил:
- Жизнь!
- Ну, вот,- говорит цыганка и карты рукою смешала,- догадался: тебе бы надо плавать вместе с другими, а ты вон под елью лежишь да у цыганки пытаешь судьбу...
- Вот как,- удивился Зайчик.
- Бойся, молодой хозяин,- поднялась цыганка и сунула карты за кофту,бойся всякой воды, горькой и соленой, простой и сычёной, пуще огня: огонь тебя не тронет, а в воде, если не пожале-ет судьба, и в ковшике, и в кумке, молодой хозяин, утонешь...
Сняла цыганка гитару, свернула соломенный мат, перекинула их за плечо и, отряхнувши с пылающей юбки еловые иглы и мох, сказала:
- Прощай!
Кудай-то, в сам-деле, Петр Еремеич девался...
Кто говорит, что Аксинья Егоровна в позадо-прошлом году его сама удавила на лестовке в темном чулане по злости и с камнем в мешке сунула в крещенскую прорубь в Дубну, кто - по другому: будто Петр Еремеич еще много за-раньше, весною на Волгу повез седока и там с седоком, с тройкой последних коней и последней кибиткой, посередине реки угодил в полынью и теперь на залихватской тройке катает водяного царя Вологню в перегоне от Кимры до самой Твери, а оттуда, нипочто сгоняв лошадей, значит, обратно: тешится старый мокрыга, катается с горя да скуки,- по Волге пошли пароходы, жестяные баржи с черною кровью, в рот и глаза ему гадют, спать не дают, а вода несет равнодушно и пароходное это дерьмо и по речному донцу катит песок золотой,- ну, старый мокрыжник и рад был Петру Еремеичу и подрядил его на круглое лето: у Кимры часто перевозчики в воде слышат бубенцы...
А Зайчик (как-то недавно я с ним о Петре Еремеиче вспомнил: сидели мы с ним за большой самогонной бутылью и говорили, что хороша стала теперь у нас самогонка и что за такой самогон-кой хорошо посидеть и прошлое вспомнить и добрым словом его помянуть!), так Зайчик клялся, божился, что Петр Еремеич уехал на тройке...
- Уехал,- говорит,- да и только... но куда вот...
Зайчик сказал, что забыл, и все водил рукой перед глазами, как будто хотел рассеять самогон- ный туман, туман голубой, какой стоит на лесной опушке только ранней весною: он, Петр Еремеич, будто, Зайчика вместе с собою тащил, да Зайчик того побоялся, что примут за дезика и вспорют корьем.
Долго водил рукой перед глазами:
- Есть, де, такая страна,- а какая - так и не вспомнил...
Я сначала ему не поверил, а потом, когда повернул большую бутыль вниз головкой и из нее упала на пол слезинка, махнул тоже на это рукой и увидел, что иначе быть не могло: Петр Еремеич поехал узнать, сплетка это иль правда и можно ль ему Аксинью в подать казне уплатить.