Но вот мы видим полного субъекта в круглой шляпе и парике под руку с лакеем, похожим на гонца или курьера; и этот господин также выходит из двери Вилькье, теряет, проходя мимо часового, башмачную пряжку, останавливается, чтобы снова укрепить ее, и принимается кучером в экипаж с еще большей предупредительностью. Может быть, теперь пассажиры уже все налицо? Нет, экипаж еще ждет. Увы! вероломная камеристка предупредила Гувьона, что королевское семейство, по-видимому, собирается бежать в эту самую ночь, и Гувьон, не доверяя своим собственным стеклянным глазам, послал гонца к Лафайету; и карета Лафайета, мелькая огнями, въезжает в эту минуту под среднюю арку площади Карусели. Ей встречается в широкополой цыганской шляпе опирающаяся на руку слуги, по виду также гонца или курьера, дама, сторонится, чтобы пропустить карету, и даже из шалости касается спицы ее колеса своею badine - маленькой волшебной палочкой, какие носили в те времена красавицы. Освещенная карета Лафайета проезжает мимо; все спокойно на дворе принцев: часовые на своих постах, апартаменты их величеств замкнуты в мирном покое. Вероломная камеристка, должно быть, ошиблась? Стереги, Гувьон, с бдительностью Аргуса[88]; в этих стенах действительно таится измена.

Но где же дама в цыганской шляпе, которая посторонилась и тронула колесную спицу своей badine? О читатель, дама, коснувшаяся колесной спицы, была королева Франции! Она вышла благополучно из-под внутренней арки на самую площадь Карусели, но не на улицу Эшелль; взволнованная грохотом кареты и встречей, она повернула направо, а не налево; ни она, ни ее курьеры не знают Парижа; он на самом деле не курьер, а преданный глупый ci-devant лейб-гвардеец, переодетый курьером. Они идут в совершенно противоположную сторону, через Королевский мост, переходят за реку, блуждают растерянно по улице Бак, далеко от возницы, который все еще ждет, ждет с сильным биением сердца, с мыслями, которые должен держать под своим плотно застегнутым кучерским камзолом.

На всех городских часах бьет полночь; пропал целый драгоценный час; большинство обывателей спит. Кучер все ждет, и в каком настроении! Подъезжает собрат его, вступает в разговор; наш возница охотно отвечает на кучерском жаргоне; товарищи по кнуту обмениваются понюшкой табаку11, отказываются от совместной выпивки и расстаются, пожелав друг другу покойной ночи. Благодарение небу! Вот наконец королева в цыганской шляпе, счастливо избежавшая опасностей: ей пришлось расспрашивать дорогу. Она садится в экипаж; ее курьер вскакивает на запятки, как уже сделал другой, тоже переодетый лейб-гвардеец; теперь, о единственный кучер из тысячи, граф Ферзен, ибо читатель видит, что это ты, трогай!

Пыль не пристает к копытам коней Ферзена: хлоп! хлоп! Колеса затрещали по мостовой, все стали дышать свободнее. Но на верном ли пути Ферзен? Мы должны были ехать на северо-восток, к заставе Сен-Мартен, откуда лежит большая дорога на Мец, а он едет прямо на север! Царственный пассажир в круглой шляпе и парике сидит в изумлении; но правильно или нет взят путь, а делать уже нечего. Хлоп, хлоп! Мы едем безостановочно по спящему городу. С тех пор как Париж вырос из глины или с тех пор как длинноволосые короли проезжали в повозках на быках, ему редко приходилось видеть такую скачку. Хлоп, хлоп! По улице Граммонь, через бульвар, вверх по улице Шоссе-д'Антен эти окна в No 42, теперь такие спокойные, - это бывшая квартира Мирабо. Обыватели по обеим сторонам улиц заперлись и спят, растянулись в горизонтальном положении, а мы не спим и трепещем! Мы едем не к заставе Сен-Мартен, а к заставе Клиши, на крайнем севере Парижа. Терпение, августейшие особы; Ферзен знает, что делает. Поднимаясь по улице Клиши, он останавливается на минуту у дома г-жи Сюлливан: "Что, кучер графа Ферзена взял новую берлину баронессы Корф?" "Уехал с нею часа полтора назад", бормочет в ответ сонный привратник. - "C'est bien". - Да, хорошо; но лучше было бы, если б эти полтора часа не были потеряны. Поэтому вперед, Ферзен, скорее через заставу Клиши, затем на восток, вдоль Внешнего бульвара, спеши, насколько хватит сил у лошадей и бича!

Так едет Ферзен под покровом благоухающей ночи. Сонный Париж лежит теперь весь направо от него, безмолвный, слышен лишь легкий глухой храп. И вот он уже на востоке, у заставы Сен-Мартен, и озабоченно высматривает берлину баронессы Корф. Наконец-то он видит эту благословенную берлину, запряженную шестеркой лошадей, и его собственный кучер-немец сидит на козлах. Браво, добрый немец, теперь спеши, ты знаешь куда! Спешите и вы, сидящие в карете! Много времени уже потеряно. Августейшие пассажиры кареты, шесть седоков, быстро перегружаются в новую берлину; два лейб-гвардейца становятся на запятки. Извозчичья карета, повернутая по направлению к городу, может ехать куда хочет, - поутру ее найдут опрокинутой в канаву. А Ферзен уже сидит на других козлах, покрытых новыми чехлами, и взмахивает бичом, гоня к Бонди. Там должен находиться третий и последний курьер лейб-гвардеец с готовыми почтовыми лошадьми. Там же должна быть и купленная коляска с двумя камеристками и картонками, без которых Ее Величество тоже не могла выехать. Живее, проворный Ферзен, и да поможет небо, чтобы все кончилось хорошо !

Пока, благодарение небу, все благополучно. Вот спящая деревня Бонди, коляска с камеристками, лошади готовы, почтальоны в стоптанных сапогах нетерпеливо ждут, ежась от росы. Быстро перепрягают, почтальоны в стоптанных сапогах вскакивают в седла, вертя короткими звонкими кнутами. Ферзен в кучерской одежде, прощаясь, склоняется с глубокой почтительностью, и королевские руки машут в ответ с безмолвной невыразимой благодарностью; берлина баронессы Корф с французским монархом удаляется от него, как оказалось, навсегда. Проворный Ферзен скачет наперерез к северу, по полям, к Бугре, доезжает до Бугре, находит ожидающего его немца-кучера с экипажем, несется дальше и уезжает незамеченный в безвестную даль. Проворный, энергичный человек: то, за что он взялся, сделано быстро и успешно.

Итак, значит, король Франции действительно бежал? В эту прелестную ночь, самую короткую в году, он бежит и уносится вдаль! Баронесса Корф на самом деле г-жа де Турзель - гувернантка королевских детей, та самая, что вышла закутанная с двумя закутанными детьми, маленьким дофином и маленькой Madame Royale, известной много лет спустя под именем герцогини Ангулемской Камеристка баронессы Корф - королева в цыганской шляпе. Царственная особа в парике и круглой шляпе в настоящее время лакей. Другая закутанная дама, выдаваемая за дорожную спутницу. - добрая сестра Елизавета; она поклялась давно, со времени восстания женщин, что только смерть разлучит ее с этой семьей. И вот они мчатся, но не слишком стремительно через Бондийский лес, через этот Рубикон в их личной истории и в истории Франции.

Знаменательные часы, хотя грядущее очень смутно! Застанем ли мы Буйе? Что, если не застанем! О Людовик! Вокруг тебя великая спящая земля (а над тобой великое недремлющее небо): спящий Бондийский лес, где длинноволосый Хильдерик Тунеядец был пронзен мечом12, надо думать, не без причин в мире, подобном нашему. Эти остроконечные каменные башни - Репей, башни безбожных Орлеанов. Все спит, кроме далеко разносящегося шума нашей новой берлины. Зеленщик в болтающейся, как на птичьем пугале, одежде медленно тащится рядом со своим ослом, везущим раннюю зелень; это единственное существо, которое мы встречаем. Впереди, с северо-востока, все чаще поднимается серый предрассветный туман; кое-где из росистой чащи леса птицы коротким щебетанием приветствуют восход солнца. Бледнеют звезды и Млечный Путь - уличные фонари Божьего Города. Вселенная, о братья, широко распахивает врата перед встающим Великим Всевышним Царем. А ты, бедный король Людовик, спешишь, как и всякий смертный, к Восточной Стране Надежды; и Тюильри с их королевскими приемами, и Франция, и сама земля не более как нечто вроде большой собачьей конуры, обитатели которой иногда впадают в бешенство.