Вот каким необычным образом кувыркается и прыгает мертвый, искусно гальванизированный католицизм! Ибо если бы читатель спросил о том, что, собственно, представляет собой предмет спора в данном случае: какая разница между ортодоксией, или моим учением, и гетеродоксией, или твоим учением, то ответ гласил бы: мое учение заключается в том, что верховное Национальное собрание может уравнять права епископства, что уравненный в правах епископ, раз вера и требники оставлены нетронутыми, может присягнуть в верности королю, закону и народу и стать таким образом конституционным епископом. Твое же учение, если ты диссидент, заключается в том, что он не может сделать это, в противном же случае подлежит проклятию. Людское злонравие нуждается только в какой-нибудь гомоюзийной йоте или хотя бы в предлоге к таковой чтобы устремиться в изобилии сквозь игольное ушко; стало быть, люди вечно будут спорить и горячиться.
И, подобно древним стоикам, под портиками В ожесточенном споре защищать свои церкви.
Устроенное Сент-Юрюгом аутодафе совершилось 4 мая 1791 года. Королевская власть видит это, но молчит.
Глава третья. ГРАФ ФЕРЗЕН[85]
В это время приготовления к бегству короля, по-видимому, далеко продвинулись. К несчастью, приготовления требуются большие. Если бы наследственного представителя можно было увезти в кожаной vache, это было бы очень легко! Но это невозможно.
Нужны новые платья, как обыкновенно при всяких эпических событиях, пусть даже в мрачные "железные" века; вспомним "королеву Кримгильду с ее шестьюдесятью швеями" в железной Песни о Нибелунгах! Ни одна королева не может двинуться без новых платьев. Поэтому г-жа Кампан ревностно летает от одного дамского портного к другому, и происходит кройка платьев и нарядов, верхних и нижних вещей, больших и маленьких; такая кройка и шитье, что лучше было бы обойтись без них. Ее Величество не может также ступить ни шагу без своего несессера, дорогого несессера из розового дерева, инкрустированного слоновой костью, с замысловатыми отделениями, где размещаются духи, туалетные принадлежности, неисчислимое множество подобающих королеве и необходимых для земной жизни мелких вещиц. Для доставки этой самой жизненной необходимости фламандскими возчиками требуется затратить около пятисот луидоров, большое количество драгоценного времени и, что крайне трудно, соблюдение тайны, которая, однако, не остается тайной. И все это во имя того, чтобы этими вещами никогда не воспользоваться. Эти обстоятельства служат дурным предзнаменованием для удачи предприятия, но капризам женщин и королев следует угождать.
Буйе, с своей стороны, устраивает укрепленный лагерь в Монмеди, собирает там полк Руаяль-Аллеман и все другие немецкие и французские войска "для наблюдения за австрийцами". Его Величество не хочет переходить границу, если не будет вынужден к тому. Не будут особенно прибегать и к эмигрантам, так как они ненавистны народу. Старый бог войны Брольи тоже не приложит руки к этому делу; все устроит один наш храбрый Буйе, которому в день встречи освобожденный король пожалует маршальский жезл при ликовании всех войск. А тем временем, раз Париж стал так подозрителен, не написать ли иностранным послам открытое письмо, в котором попросить всех королей и людей принять к сведению, что король Людовик уважает конституцию, что он добровольно присягнул и опять присягает свято соблюдать ее, и объявить своими врагами всех, кто станет утверждать противное? Такой циркуляр рассылается через курьеров, конфиденциально сообщается Собранию и печатается во всех газетах с наилучшими результатами. Притворство и обман в значительной мере примешиваются к людским поступкам.
Мы замечаем, однако, что граф Ферзен часто пользуется своим входным билетом, на что, разумеется, он имеет достаточное право. Это щеголеватый воин и швед, преданный прелестной королеве, как и сам верховный швед. Разве король Густав[86], известный пламенный Chevalier de Nord, не провозгласил себя, по древнему рыцарскому обычаю, ее слугой? Он явится на огненных крыльях шведских мушкетов и спасет ее от этих безобразных драконов, если, увы, не вмешается пистолет убийцы!
Но в самом деле, граф Ферзен, по-видимому, любезный молодой воин с живыми, решительными манерами; он бывает везде, видимый или невидимый, и занят разными делами. Точно так же и полковник герцог Шуазель, племянник великого Шуазеля, ныне умершего; он и инженер Гогела ездят взад и вперед между Мецем и Тюильри и развозят шифрованные письма - одно из них, очень важное, трудно дешифровать, потому что Ферзен шифровал его наспех. Что касается герцога Вилькье, то он отсутствует со Дня Кинжалов, но его квартира весьма полезна для Ее Величества.
С другой стороны, бедный комендант Гувьон, который в качестве помощника при национальной команде охраняет Тюильри, видит много различных, трудно объяснимых вещей. Это тот самый Гувьон, который много месяцев назад неподвижно сидел в городской Ратуше и смотрел на восстание женщин; он оставался неподвижен, как привязанная в конюшне лошадь во время пожара, пока привратник Майяр не схватил его барабан. Нет более искреннего патриота, но много есть умнее его. Он, если верить словам г-жи Кампан, слегка ухаживает за одной вероломной дворцовой горничной, которая многое выдает ему: о несессере, платьях, укладке драгоценностей10, если б только он мог понимать, какую тайну ему выдали! Но бестолковый Гувьон смотрит наивными стеклянными глазами, побуждает своих часовых к бдительности, неутомимо шагает взад и вперед и надеется на лучшее.
Но как бы то ни было, оказывается, что на второй неделе июня полковник Шуазель находится как частное лицо в Париже, приехав "повидаться с детьми". Далее, что Ферзен заказал великолепный новый экипаж типа называемого Berline[87] y лучших мастеров, согласно представленной модели; они доставляют его к нему на дом в присутствии Шуазеля, и оба друга совершают в нем пробную поездку по улицам в задумчивом настроении, потом отсылают его к "госпоже Сюлливан, на улицу Клиши", в дальний северный конец города, где экипаж будет дожидаться, пока не понадобится. Якобы некая русская баронесса Корф с камеристкой, лакеем и двумя детьми желает ехать на родину с некоторой пышностью, а эти молодые военные интересуются ею. Они добыли для нее паспорт и оказали большое содействие у экипажного мастера и подобных людей - так обязательны и услужливы эти молодые офицеры. Ферзен купил также двухместную коляску будто бы для двух камеристок и нужное количество лошадей; можно подумать, что он сам покидает Францию и при этом не скупится на издержки. Мы видим, наконец, что их величества намереваются, если Богу будет угодно, присутствовать на церковной службе в день Тела Господня, благословенный день летнего солнцестояния, в церкви Успения в Париже, на радость всему миру. А доблестный Буйе, как оказывается, в тот же самый день пригласил в Меце компанию друзей к обеду, но на самом деле тем временем выехал из дома в Монмеди.
Вот каковы явления или видимые события в этом обширном механизме земного мира, - механизме феноменальном, призрачном и не останавливающемся никогда, ни на минуту, никому неизвестно почему.
В понедельник 20 июня 1791 года, около одиннадцати часов вечера, на улицах Парижа еще ездит или стоит много наемных экипажей и извозчичьих карет (carrosse de remise). Hо из всех этих карет мы рекомендуем твоему вниманию, читатель, ту, что стоит на улице Эшелль, у самой площади Карусели и внешних ворот Тюильри, как будто дожидаясь седока, - на тогдашней улице Эшелль, "напротив двери седельного мастера Ронсена". Недолго приходится ей ждать: закутанная дама в капюшоне с двумя закутанными детьми выходит из двери дома Вилькье, у которого нет часовых, в тюильрийский двор принцев; они проходят на площадь Карусели, потом на улицу Эшелль, где кучер предупредительно сажает их и опять ждет. Немного погодя выходит, опираясь на слугу, другая дама, также закутанная и под густой вуалью. Она прощается с лакеем и точно так же услужливо принимается кучером в экипаж. Куда едут столько дам? Сейчас был королевский отход ко сну; их величества только что удалились в опочивальни, и весь дворцовый штат расходится по домам. Но кучер все еще ждет: его седоки,.по-видимому, не в полном сборе.