Сент-Антуан опрокинул первую, большую Бастилию; неужели он смутится перед такой маленькой, незначительной? Друзья, что. если бы мы взялись за пики, ружья, кузнечные молоты и помогли себе сами! Нет средства, быстpee и вернее этого. 28 февраля Сент-Антуан выходит, как часто делал в эти дни, и без лишнего шума отправляется на восток, к этому бельму на его глазу, к Венсеннскому замку. Серьезным, властным тоном, без криков и брани Сент-Антуан объявляет всем заинтересованным сторонам, что он намерен сровнять с землею эту подозрительную крепость. Протесты, увещания не приводят ни к чему. Наружные ворота растворяются, подъемные мосты падают; железные решетки выбиваются из окон кузнечными молотами, превращаются в железные ломы; сыплется дождь утвари, черепиц, и среди хаотического грохота и треска начинается разрушение стен. Гонцы несутся во весь карьер по взволнованным улицам, чтобы предупредить о происходящем Лафайета и муниципальные и департаментские власти. Слухи доходят до Национального собрания, до Тюильри, до всех, кто желает их слышать, и говорят, что Сент-Антуан восстал, что Венсенн, вероятно последнее существующее учреждение страны, близко к гибели.

Живее! Пусть Лафайет бьет в барабаны и спешит на восток, потому что для всех конституционалистов-патриотов это дурная весть. А вы, друзья короля, беритесь за ваши заказные кинжалы усовершенствованного образца, беритесь за палки со стилетами, за тайное оружие и за входные билеты! Скорее! Спешите по задним лестницам, собирайтесь вокруг потомка шестидесяти королей. Бунт, вероятно, поднят герцогом Орлеанским и компанией для свержения трона и алтаря; говорят, что Ее Величество будет заключена в тюрьму, устранена с дороги; что же тогда сделают с Его Величеством? Глину для горшечников-санкюлотов? А разве невозможно бежать именно сегодня, собрав внезапно всю храбрую знать? Опасность угрожает, но надежда манит: камергеры, герцоги де Вилькье, де Дюра раздают входные билеты и пропуска; храброе дворянство тотчас собирается. Теперь самое время "напасть с саблей в руке на эту сволочь"; теперь такое нападение могло бы иметь успех.

Герой двух миров садится на белого коня, синие национальные гвардейцы, кавалерия и пехота, устремляются на восток; Сантер с Сент-Антуанским батальоном уже там, но видимо, не расположенные действовать. Тяжело твое время, герой двух миров! Какие тебе выпадают задачи ! Много нужно усилий, чтобы перенести насмешки, вызывающее поведение этого патриотического предместья: неумытые патриоты изощряются в злобных издевательствах; один из них "схватил генерала за сапог", чтобы стащить его лошади. Сантер на приказ стрелять отвечает уклончиво: "Это люди, взявшие Бастилию" - и ни один курок не двигается. Венсеннская магистратура также не желает издать приказ об аресте или оказать малейшую поддержку, поэтому генерал берет аресты на себя. Благодаря быстроте, дружелюбию, терпению и безграничной смелости мятеж снова удается прекратить без кровопролития.

Между тем остальной Париж занимается своими делами с большим или меньшим хладнокровием: ведь это только вспышка, каких теперь так много. Национальное собрание бурно обсуждает закон против эмиграции. Мирабо громко заявляет: "Клянусь заранее, что я не буду повиноваться ему!" Мирабо часто появляется на трибуне в этот день, сколько бы ему ни мешали, в нем по-прежнему живет старая несокрушимая энергия. Могут ли повлиять крики и ропот правых и левых на этого человека, непоколебимого, как Атлас или Тенериф[76]? Ясностью мысли и глубоким низким голосом, звучащим вначале негромко, неуверенно, он заставляет себя слушать и успокаивает бурю страстей; голос его, то повышаясь, то понижаясь, раздается как громкая мелодия торжествующей силы, покоряющая все сердца; его грубое, мрачное лицо, в рубцах и шрамах, пламенеет и испускает сияние, и снова в эти жалкие времена люди чувствуют, какую всемогущую силу имеет иногда слово одного человека над душами людей. "Я восторжествую или буду разорван на куски", сказал он однажды. "Молчите, - кричит он теперь властным голосом, с царственным сознанием силы, - молчите, вы, Silence, aux trente voix". И Робеспьер, и тридцать голосов, бормоча, затихают. Закон и на этот раз утверждается в таком виде, как хотел Мирабо.

Не таково в эту самую минуту уличное красноречие Лафайета, которому приходится браниться с голосистыми пивоварами и не признающими грамматики сентантуанцами! И как сильно отличается от красноречия их обоих то, что говорится в Кафе-де-Валуа, и сдержанное бахвальство толпы людей с входными билетами, наводняющих в это время коридоры Тюильри! Если такие вещи могут происходить одновременно в одном и том же городе, то что же невозможно в целой стране, на целой планете с их противоречиями, где каждый день представляет собой бесконечный ряд противоречий, которые, однако, в общем дают связный, хотя и бесконечно малый результат!

Но как бы то ни было, Лафайет спас Венсенн и возвращается назад с дюжиной арестованных разрушителей. Королевская семья еще не спасена, но и не находится в серьезной опасности. Однако для королевской конституционной гвардии, для старых французских гвардейцев или гренадеров центра, дежурящих как раз в тот день, это стечение людей со входными билетами становится все менее и менее понятным. Уж не намерены ли в самом деле эти люди сейчас увезти короля в Мец? Не устроено ли возмущение Сент-Антуана предателями-роялистами для отвода глаз? Смотрите хорошенько, вы, дежурные гренадеры центра! От "людей в черном" нечего ждать добра. Некоторые из них в сюртуках (redingotes), другие в кожаных рейтузах и сапогах, словно собрались ехать верхом! А что это выглядывает из-под полы Шевалье де Кур?24 Нечто похожее на рукоять какого-нибудь колющего или режущего инструмента. Он шныряет взад и вперед, а кинжал все торчит из-под его левой полы. "Стоп, monsieur!" - гренадер центра хватается за торчащую рукоятку и вытаскивает на глазах у всех кинжал. Клянусь небом, настоящий кинжал! Называйте его охотничьим ножом или как угодно, но он способен выпустить кровь из патриота.

Это случилось с Шевалье де Кур поутру и вызвало немалый шум и много комментариев, ведь под вечер во дворец собирается все больше и больше людей. Может быть, и у них также кинжалы? Увы, после озлобленных переговоров начинают ощупывать и обыскивать всех в черных костюмах; несмотря на входные билеты, их хватают за ворот и обыскивают. Возмутительно подумать об этом! Всякий раз, как находят кинжал, стилет, пистолет или хотя бы портняжное шило, найденное с громким криком отнимают, а несчастного человека в черном немедленно сбрасывают с лестницы. И он летит позорно, головой вниз, перебрасываемый толчками от одного часового к другому; пишут даже, что пинки, щипки и даже удары ногами a posteriori ускоряли это путешествие. И вот, у всех выходов в Тюильрийском саду появляются один за другим люди в черном, еще более усиливая беспокойство негодующей толпы, собирающейся сюда в сумерки посмотреть, что происходит и увезли или нет наследственного представителя. Злополучные люди в черном! Уличены они наконец в ношении заказных кинжалов, изобличенные "рыцари кинжала"! Внутри все похоже на горящий корабль, снаружи - на бушующее море. Внутри нет спасения; Его Величество, выглянув на минуту из своего внутреннего святилища, холодно приказывает всем посетителям "сдать оружие" и снова затворяет дверь. Отданное оружие образует груду; изобличенные "рыцари кинжала" стремительно, гурьбой спускаются с лестниц, а внизу их встречает пестрая толпа, которая толкает, бьет, травит и разгоняет их.

Вот какое зрелище наблюдает Лафайет в вечерних сумерках, возвращаясь после удачно улаженных затруднений с Венсенном. Едва утихла санкюлотская Сцилла, как аристократическая Харибда уже клокочет вокруг него. Терпеливый герой двух частей света почти теряет терпение. Он не задерживает, а подгоняет бегущих рыцарей; он, правда, освобождает того или другого гонимого знатного роялиста, но бранит каждого жесткими словами, внушенными этой минутой, такими, каких не простили бы ему ни в одном салоне. Герой наш в затруднительном положении, висит между небом и землею, ненавистный в одинаковой мере и богатым божествам над ним, и неимущим смертным под ним! Камергер герцог де Вилькье получает перед всем народом такой внушительный выговор, что находит нужным сначала оправдаться в газетах, а когда это оказывается бесполезным, то уезжает за границу и начинает интриговать в Брюсселе26 Квартира его будет стоять пустой, но она, как мы увидим, окажется полезнее, чем в то время, когда была занята им.