Что делать с Акопяном? Над этим ломали голову на борту корабля, неуклонно мчавшегося к Марсу, в ЦУПе, в центре психофизиологии и во многих других учреждениях, причастных и не причастных к полету. Предлагали свои варианты решений космослужбы других стран - главным образом, представленных в интернациональном экипаже "Контакта", Тарханов предполагал, что всему виной перепады тяготения, хотя и смягченные гравитационной установкой, но все же ощутимые. Бодрствующий космонавт легко приспособит свое сознание, свои реакции к увеличению или уменьшению веса, тем более не слишком резкому. Другое дело - спящий в глубоком анабиозе, совершенно беспомощный человек. Кровь, которую толкает по сосудам его сердце, становится то тяжелее, то легче, меняются ощущения, режим работы органов, ускоряется или тормозится обмен веществ. А на экране подсознания все это отражается в виде образов, причем образный ряд говорит о постоянном чувстве неудобства, нездоровья, тревоги... Отсюда и диковинный сюжет с мрачной пещерой, грязными косматыми сородичами, с ожиданием насильственной смерти. Сурен не может самостоятельно очнуться, стряхнуть с себя паутину кошмара - этому мешает охлаждение. Возможно, постоянное желание освободиться от пугающих картин сна и невозможность это сделать, чувство скованности, обреченности - добавочные причины стресса...
Объяснение Тарханова было признано правдоподобным. Но от этого не стало легче. Следовало найти способ погасить взрыв отрицательных эмоций спящего. Ученые на Земле и в космосе совещались, спорили, загружали электронику, а резкий ступенчатый подъем активности всех сигналов Суренова организма, крик нервов и плоти нарастал, превращался на графиках во взмывающую прямую... Акопян приближался к границе безумия.
...Впрочем, был еще один человек, о котором начинали все сильнее беспокоиться врачи. И человек этот, хотя и был в отличие от Акопяна в полном сознании, но также не поддавался медицинскому вмешательству - из-за своего редкого упрямства.
Семен Тарханов и прежде во время наиболее важных исследований целыми сутками не выходил из своего кабинета в психофизцентре. Здесь он и ел (если ел, а не наскоро глотал две-три чашки кофе), и спал (если вообще спал), сюда сходились коммуникации от всех служб и лабораторий, здесь проходили селекторные видеосовещания, которые Тарханов по-старинному называл пятиминутками... нисколько не греша против истины. Но даже этот, достаточно изнурительный режим был бы бессилен подорвать богатырское здоровье Семена, если бы не еще одно обстоятельство. Глава психофизиологов настолько вживался в эксперимент, что все осложнения с подопытными, все неудачи космонавтов становились его личными бедами.
Доходило до вещей почти невероятных - сила самовнушения у Тарханова тоже была огромная. Сотрудники центра рассказывали, как легенду, случай с новым орбитальным самолетом. Во время первого испытательного полета произошла разгерметизация пилотской кабины. Аварию ликвидировали быстро, но один из членов экипажа заболел острой формой реактивного психоза. Тарханов, следивший по приборам за мельчайшими подробностями болезни, буквально "заразился" недугом космонавта... и попал в госпиталь с нейрогенной язвой желудка! Сейчас, когда там, в невообразимой космической пропасти, страшные галлюцинации мучили беспомощного Акопяна, у Семена опять началось психическое "заражение". Он ослабел, изнервничался: ночами бредил, вскакивал с диким криком, но упорно отказывался от лекарств и успокоительных процедур. Академик Тарханов не желал разрывать духовной связи с Суреном, даже если эта связь приносила ему настоящие страдания.
По его собственному выражению, он боялся "отупеть", приняв лечебный курс; утратить тонкость нервного восприятия. Тогда исчезнет столь нужное для хода исследований углубленное понимание состояния Акопяна. Врачи настаивали, Семен отбивался; члены семьи трезвонили, зазывая домой, но упрямец продолжал стелить постель рядом с кабинетным пультом, спать вполглаза и метался в жару, изнемогая от кошмаров... В конце концов вмешался "наш министр" и попросту приказал Тарханову привести себя в порядок. Семен попробовал апеллировать к президенту Академии медицинских наук, но тот ответил еще строже. Пришлось Тарханову, ворча и проклиная все на свете, сдать "смену" одному из своих заместителей и отправиться сначала в блок физиотерапии, где его подбодрили и освежили разными процедурами, а затем сесть в ожидавшую машину. Там академика ухватили с двух сторон жена и дочь и не отпускали до самого дома...
Семен отдыхать не умел. Слонялся по своей просторной квартире, брал с полок и ставил обратно книги. Оживился только тогда, когда вечерние теленовости показали корабль "Контакт".
Планетолет - волчкообразное сооружение из шаров, труб и ферм - был виден удивительно крупно и четко. И это был не телевизионный эффект, а самая что ни на есть натуральная съемка. Будто не в пятидесяти миллионах километров от Земли, а чуть ли не по небу над головами плыл "Контакт".
Причиной такой удивительной близости был новый способ слежения, опробованный совсем недавно - одновременно у нас, в Китае и в США. Корабль не просто наблюдали в телескоп, его изображение "рисовали" потоки космических частиц. Эти беспрерывно пронизывающие пустоту невидимые ливни, состоящие главным образом из положительно заряженных атомных ядер, некогда представляли серьезную опасность для кораблей. Обладая высокой проникающей способностью, они грозили космонавтам лучевой болезнью. В первые десятилетия дальних полетов экипажи находились под защитой специальных сплавов, толстых оболочек. Позднее научились защищаться по-иному, более надежно: стали одноименно заряжать поверхность планетолета. Теперь потоки частиц отталкивались от корабля и послушно обтекали его, не причиняя вреда. Эту картину - облик космического аппарата, воспроизведенный обтекающими со всех сторон струями ядер - научились наблюдать с помощью системы особых орбитальных телескопов. Ясным и четким делал изображение "читающий" компьютер...