Сначала мне показалось, что чтение этих сложнейших выкладок поможет мне избавиться от неприятных мыслей, которые засоряли мой мозг, как песчинки, скрипящие в шестернях воспоминаний. Но, к моему великому удивлению, я обнаружил, что записки эти предельно ясны и что я даже увлечен чтением. Таким образом, я убедился, что мой литератронный опыт пригоден мне хотя бы для того, чтобы разбираться в научных текстах.

Потянулась череда дней праздных и в то же время заполненных усидчивым трудом. С утра я уходил в лес за каштанами, иногда мне попадался случайно уцелевший белый гриб. По вечерам я читал записки дяди, жаря в золе каштаны. Каждое утро почтальон приносил газеты, а время от времени и письма.

Так я узнал, что карьера Кромлека пошла по другому руслу. Оказалось, что Леопольд Пулиш, первый лауреат Государственной литературной премии, заменивший Жозефа Бледюра в Палэ-Бурбон, по предложению Вертишу был назначен субсекретарем по разделу сублитературы и вынужден был отказаться от своего депутатского мандата. Таким образом, педуякам пришлось дважды за один год голосовать за кандидатов в палату депутатов. Педуяки надеялись, что раз они избавились от Бледюра, то победа останется за их любимцем доктором Стефаном Бюнем, Но Кромлек, выставив в последнюю минуту свою кандидатуру, повел, не теряя времени, кампанию по методу Бледюра и оказался, так сказать, всенародно избран 89 процентами избирателей. Я был одним из немногих, кто подозревал, что, покинув министерство убеждения, он прихватил с собой папку, где хранилось дело "Операции Нарцисс".

Получил я также письмо от моего друга американского каноника. Синкретотрон имел не больше успеха в Риме, чем храмотрон, но старый каноник не падал духом и возложил все надежды на поправки, которые вторая сессия Ватикана не преминет, по его мнению, внести в понятие о непогрешимости. Он проектировал гигантский догматрон, который позволит осуществить "Операцию Нарцисс" в масштабах всего христианского мира и с предельной точностью установить квинтэссенцию единомыслия.

Лучшим источником информации служила мне всё та же мадам Ляррюскад. Эта женщина обладала врожденным даром верности. Не исключено к тому же, что я вызывал в ней нечто вроде материнских чувств. Из ее писем я узнал, что все литератронное оборудование под шумок передано в распоряжение ГОНВМИР (Группа общего незамедлительного вмешательства межминистерской риторики) организации, находящейся в непосредственном подчинении премьер-министра. Что касается Гипнопедического университета, добавляла мадам Ляррюскад, то пусть я не сокрушаюсь. Его разогнали вскоре после моего отъезда под тем предлогом, что этот опыт менее эффективен, нежели телеобучение. Обслуживая по поручению теледирекции одну из телеслужб нового Государственного телеуниверситета, мадам Ляррюскад разделяла мнение начальства. "Действительно, - писала она, - благодаря гипнопедии рассчитывали сэкономить на строительстве университетских аудиторий. Но тогда пришлось бы создавать целые университетские городки со специально оборудованными спальнями, что обошлось бы еще дороже. А телеуниверситет избавит нас от всякой заботы по размещению студентов как в часы занятий, так и во время сна. Чтобы прослушать курс лекций, студенту достаточно иметь транзистор и место под мостом". В конце письма она сообщала, что в целях поощрения децентрализации встал вопрос о создании для провинциальных университетов телеректоров с дистанционным управлением.

Из всего этого можно было сделать вывод, что в наши дни приставка "теле" пользуется огромной популярностью! По всей видимости, именно она является сезамом, открывающим все двери финансовым инспекторам. Я принял это к сведению.

Все остальное меня не слишком беспокоило. Я знал, что если университет подчас и принимает решения несколько легкомысленно, то в целом он остался верен Экклезиасту, взирая на происходящее с позиций вечности. В чем я и убедился приблизительно месяц спустя после моего бегства из Парижа, получив решение за подписью министра государственного образования, из коего следовало, что компетентная комиссия высказалась положительно о моей диссертации и моя докторская степень, полученная в Польдавии, обретает правомерность в границах французского государства.

К этому времени я уже почти закончил разбор записей покойного дяди. Теперь я в достаточной степени овладел материалом и мог толковать о нем без того страха, который вечно преследовал меня в деле с литератроном. Впервые в жизни я был по-настоящему уверен в своих знаниях. И удивительное дело, это вызывало неведомую мне дотоле застенчивость. Первой моей мыслью было поднести в дар Фермижье изобретение моего дяди в знак счастливого возвращения. Но как преподнести? Я был чересчур стреляный воробей, чтобы заниматься блефами, рискованными пари, всеми этими блестящими импровизациями, которые убеждают менее, чем реальные факты.

В общем я подсознательно очутился по ту сторону баррикады, в рядах прежде столь презираемых мною экспертов. Когда же я, наконец, не без труда вырастил плоды, то обнаружилось, что я не способен их сбыть.

Приближалась зима с короткими сумеречными днями, когда безмолвный, влажный туман цепляется за ветки сосен. В оцепенелом лесу слышался лишь стук падающих с деревьев капель, изредка заглушаемый криком птиц, да издалека доносилось бульканье весел рыбачьей лодки на реке.

Однажды вечером, когда я заканчивал ужин, перед домом остановилась машина, и, прежде чем я успел подняться из-за стола, вошла Югетта. С минуту она, выпрямившись, стояла на пороге, и лицо ее было скрыто тенью.

- Милый!

Мгновенье спустя она была в моих объятиях.

- Ты на меня не сердишься?

- За что мне на тебя сердиться? Ты поступил как мужчина. Дашь мне поесть? Я впихала из Бордо натощак и умираю с голоду!

Она освободила край стола и уселась.

- Как Жан-Жак?

- Он в Бордо. Больдюк предложил ему кафедру .в Государственном университете Польдавии. Пароход отплывает завтра вечером.

- А ты... ты едешь с ним?

Она взяла из моих рук миску и принялась сбивать яйца.