Так как я за собой оставлял поет директора, то мог предложить Буссинго только должность помощника директора, что будет не так-то легко осуществить. Пожалуй, стоило сохранить его самостоятельность. Надо будет просто оговорить, что его лаборатория прикладной механориторики будет играть при ГИЛе роль научного кабинета, исследовательского организма, экспериментального центра и центра по подготовке специалистов в области литератроники. Такая комбинация меня вполне устроит, ибо в случае необходимости под руками будет козел отпущения.

Что же касается всех административных советов, требующихся по закону, то они будут подведомственны высокоавторитетному Рателю, поскольку его Нобелевская премия, кажется, уже на мази. Бреаль, которого прочили в Коллеж де Франс, будет представлять там молодую науку, а Фермижье, только что купивший ежедневную вечернюю парижскую газету, возьмет на себя общественное мнение.

Особых трудностей вроде не предвиделось. Дело это, конечно, не сегодняшнего дня, но пути его достаточно ясно намечены. Несколько иным представлялось мне положение с кафедрой в Сорбонне. Должно быть, читатель опять удивится, как это я при всем своем тщеславии готов был довольствоваться столь скромным положением. Но тот, кто недооценивает звание профессора в нашей стране, плохо знает Францию. Разумеется, у нас, как и везде, профессор - человек малооплачиваемый и немного чудаковатый, к которому относятся с пренебрежением, но если он унижен в силу наших нравов, то наши же традиции охраняют его надежнее табу. Тот, кто отнесется неуважительно к профессору университета, в особенности если oн связан с правительством, администрацией, армией или полицией, навлечет на себя столь же суровое осуждение, как и тот, кто позволит себе толкнуть калеку. По сути дела, профессор и есть безногий калека общества. Положение достаточно выгодное, чтобы воспользоваться им как естественным способом защиты. Литератрон мог в один прекрасный день лопнуть у меня под пальцами, как мыльный пузырь, и тогда, пожалуй, литератроникам придется несладко, но никогда никто не посмеет напасть на профессора литератроники. Именно таким образом я и собирался бить Ланьо его же собственным оружием.

Очень хорошо, скажут мне, но почему именно Сорбонна? К чему создавать себе излишние трудности? Не лучше ли постепенно добиваться успеха где-нибудь в провинции более легким путем? Давать такие советы - значит плохо знать нашу страну. Я остановил свой выбор на Сорбонне потому, что как раз количество ее ученых дает возможность воспользоваться благоприятнейшей слепотой толпы. Можно сомневаться насчет достоинств того или иного провинциального профессора, но кто позволит себе усомниться в качествах профессоров Сорбонны, потому что их развелось такое множество, что публика уже давным-давно отчаялась различить одного от другого? Невозможно подсчитать, сколько их, и в последнее время начали прибегать к методам подсчета, подобным тем, которыми пользуются при сфероидальном счислении: берут квадратный метр Сорбонны и извлекают из него профессоров со званиями, лекторов, преподавателей-ассистентов, просто ассистентов, помощников преподавателей, уполномоченных по обучению и прочие разновидности преподавательской фауны. Путем простого умножения можно, таким образом, получить приближенное число каждой категории. Метод этот статистически вполне оправдан, но не дает полной точности. Какой-нибудь профессор может исчезнуть, и никто в течение многих лет не обратит на это внимания. Случается даже, что вдруг то там, то тут обнаруживается кафедра-паразит, которую никогда официально не создавали, но которая образовалась путем простого клеточного деления.

Разумеется, я не надеялся немедленно получить звание профессора. Придется пробраться черным ходом. Удовольствуемся для начала должностью преподавателя-ассистента. Стоит мне только переступить порог Сорбонны, все остальное будет зависеть от ловкости, умения и терпения. Я не торопился: профессорская кафедра от меня не уйдет. И жалованье меня тоже не интересовало. Нуждайся я в деньгах, я не пошел бы - разве что для смеха добывать их в министерстве государственного образования. Но мне требовалось неуязвимое служебное положение. Во Франции можно себе позволить буквально все, если ты принадлежишь к определенной категории лиц и получаешь определенный оклад.

Я надеялся при поддержке Больдюка, у которого были большие связи во Франции, пустить в ход докторскую степень, полученную в Польдавии. Только один Ланьо мог помешать моим планам. Придется его либо нейтрализовать, либо умаслить. В данную минуту я больше склонялся ко второму решению, ибо смутно предвидел возможность убить разом двух зайцев. В той мере, в какой Ланьо не будет препятствовать моим замыслам, я постараюсь приобщить его к моей научной деятельности, буду всячески содействовать тому, чтобы на его факультете был создан литератронный центр, оснащенный экспериментальным литератроном. Я достаточно хорошо знал ректора Сорбонны и предвидел, что он не потерпит, чтобы какой-то провинциальный профессор занимался дисциплиной, которую не изучают в Парижском университете. И конечно, Сорбонна тут же затребует один или несколько литератронов более крупных, более мощных, а главное, более дорогих, чем тот, которым располагает Ланьо. Итак, я был совершенно уверен, что смогу уговорить любого купить слона вместе с погонщиком.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ,

в которой я становлюсь жертвой коварства

В последующие месяцы моя жизнь, хотя и весьма деятельная, была, однако, какой-то удивительно нереальной. Я много путешествовал, выступал с докладами, давал интервью и,главным образом в поисках личных контактов, вел разговоры то с одним, то с другим. Опасаясь проявить свое невежество в технических или научных вопросах, я пускался в общие рассуждения с социальной и гуманитарной точки зрения о результатах, которых мы надеялись достигнуть с помощью литератрона. Я всегда отличался способностью находить и применять именно те слова, которые звучат для каждого из моих собеседников особенно убедительно. Так что я довольно неплохо справлялся со своей задачей, но едва только предмет обсуждения выходил из сферы моего понимания, приходилось подменять осведомленность краснобайством, и я нередко испытывал ощущение, будто меня уносит в облака. При этом я чувствовал какое-то даже приятное головокружение и уже стал привыкать к нему, но в иные минуты ощущение неуверенности брало верх над опьянением собственными речами, и я испытывал мгновенную, но острую тревогу, думая о непрочности нашего предприятия.