– Слушай, что у тебя болтается на цепочке? – Антонина аппетитно хрумкнула соленым огурцом.

– Фотография матери.

– Покажи.

– Руки измазаны.

– Я сама достану. – Антонина мигом вытерла руки о полотенце и потянулась к медальону.

Ее пальцы коснулись груди Клямина. Они шарили, медленно спускаясь вниз от горла в широко распахнутый ворот спортивной куртки. Клямин поймал ладонью шершавую, жесткую кисть Антонины и прижал к груди. Вблизи черты ее лица размазывались, а здоровая кожа высвечивала изнутри накопленным за лето чистым солнцем. Клямину чудился вольный запах леса, цветов и трав, настоянный на дожде…

– Не балуй, Антон, – тихо промолвила Антонина.

– Что так?

– Не балуй… Потом ты меня возненавидишь. И мне будет тяжело.

Второй рукой Антонина решительно отвела ладонь Клямина в сторону и достала медальон. Она вглядывалась в лицо женщины на пожелтевшей фотографии. Вздохнула, захлопнула крышку и закинула медальон в ворот куртки.

– Красивая была, – проговорила Антонина.

– Дочка моя на нее похожа, – проговорил Клямин. Антонина отломила горбушку, намазала ее маслом:

– Ты про друга своего рассказывал. Помнишь? Историю с дочкой, о которой тот ничего не знал… Твоя история?

– Моя.

– То-то! – с каким-то злорадством воскликнула Антонина. – Такой историей никого не обманешь. Я и тогда тебе сказала. Ну и что?

– Люблю я ее, Антонина.

– Вот и хорошо, – кивнула она. – Что же ты ускакал?

– Это другая история, не будем о ней. Поживу у тебя немного, огляжусь.

– Накуролесил небось и деру дал. – Антонина бросила на Клямина пытливый взгляд.

Он с маху стукнул кулаком о стол. Гневно сверкнул глазами.

– Сказал – не будем, так не будем! Ясно?!

Антонина втянула голову в плечи, опуская на грудь многоярусный зоб. Кое-кто удивился бы, глядя со стороны на своенравную, острую на язык, а сейчас такую покорную Антонину.

– Не будем, не будем, – торопливо согласилась она и пробормотала потише: – Ну и характер. Представляю, как дочке-то твоей достается. – Она искоса взглянула на Клямина.

– Как ты сказала?

– Говорю, дочке твоей нелегко, – смелее повторила Антонина.

– Дочке, дочке… Моей дочке! – воскликнул Клямин, словно прислушиваясь к чему-то. – А ведь верно… Трудно ей приходится, да… Ничего, вот вернусь… Вернусь же я когда-нибудь… Представляешь, Антонина, вваливаюсь я, скажем, в клуб. С дочерью. Все зыркают, шепчутся. Кого еще на буксире привел этот пижон?! Да какая красавица! И чего она в нем нашла? А я и говорю: «Познакомьтесь, моя дочь!» Вот будет кино, а? Ты скажи, Антонина, как, по-твоему… Нет, лучше помолчи! А то брякнешь что-нибудь – все кино мне сорвешь. Помолчи! Ни звука.

По лицу Клямина блуждала незнакомая Антонине улыбка. Застенчивая и добрая. Как у близоруких людей. Понемногу она спряталась, высохла. Словно вода, впитанная песком.

Встав, Клямин прошелся по комнате, остановился у комода, заставленного фотографиями в рамках. Узнал Тимофея, хмыкнул. Сколько неприятностей у него, Клямина, связано с этим русоволосым человеком! И еще почему-то в эту минуту Клямин подумал о том, что у него нет настоящих друзей, с которыми можно было бы поделиться самым сокровенным, – нет…

– Ты, Антонина, прости. Я часы должен был прихватить Тимофеевы, обещал тебе…

– В другой раз привезешь, – сказала Антонина. – А не то я поеду работу принимать – заберу. Ты, Антон, не рассердишься? Я тебе одну штуку скажу.

– Ну?

– Я ночевать к двоюродной сестре ходить буду.

– Что?! – Клямин засмеялся. – Да ты что, елка лесная! Не трону я тебя. Запрусь у себя и буду спать. Придумала тоже – к сестре. – Клямин ходил по комнате, не сводя озорных глаз с хозяйки, и с каждой новой точки Антонина казалась ему другой. То беспомощной, слабой и привлекательной, то громоздкой и вдвойне уродливой…

Слова Клямина ударили Антонину в самое сердце. Она не поднимала глаз от стола и теребила пальцами горбушку.

– Я не поэтому, Антон… Положение у меня такое сейчас – от людей завишу. Узнают, что у меня мужчина ночует, когда Тимофей еще не остыл, и откажут в деньгах на памятник. Скажут – сама пусть достает, раз такая. Рады будут причину найти. Особенно эта сука деверь. Он и то, что дал, отберет… Ты уедешь, а мне тут жить.

– Как знаешь, Антонина.

– Скажу: товарищ Тимофея приехал проведать – не знал, что Тимофея нет в живых.

– Говори что хочешь, Антонина. Я долго не задержусь. Говори что хочешь.

Возвратясь к столу, Клямин налил себе еще пива. Но не выпил, передумал, потянулся к консервам…

– У тебя книги-то есть какие-нибудь?

– Как же, Тимофей собирал. Да и я не отставала… Вот!

Антонина резво вскочила и открыла матерчатый полог.

В нише, на полках, рядами выстроились книги. И сравнительно новые, и потрепанные. Клямин вытянул шею и, склонив для удобства голову набок, стал читать названия…

– Чехов, Чехов… А что там у Чехова?

– Как – что? Рассказы. И смешные есть, – ответила Антонина. – Почитай – и посмеешься, и поплачешь.

– Читал я Чехова… Ладно, почитаю еще раз.

– Погляди. Может, найдешь что и поновее. Журналы есть… А тут вырезки из газет. Все про жуликов, из зала суда. Тимофей собирал. – Антонина сняла с полки толстую папку с тесемками и, покачав ее на руке, положила поверх книг на видное место.

– У тебя не соскучишься, как в клубе, – проговорил Клямин, поворачиваясь к столу и разглядывая тарелки – что бы еще съесть.

– А хочешь – телевизор включи. Может, что интересное. Я в этом году с программкой пролетела. А раньше каждый год выписывали.

Антонине хотелось, чтобы Клямину было уютно у нее и хорошо. Чем еще она могла отплатить ему за его заботу? Она уже наметила, что приготовить вкусненькое на обед.

Есть у нее свое «фирменное» блюдо, только заранее открываться она не станет – пусть будет сюрприз. Однако, не выдержав, Антонина все же позволила себе намек.

– Ох я тебя и обедом угощу – пальчики оближешь! – проговорила она, млея от предстоящей радости.

Клямин принялся выяснять, что надо сделать по дому, ведь руки мужской давно здесь не было. Антонина отмахивалась, потом сдалась. Надо было отремонтировать кое-где переключатели и электропроводку. Она ужасно боялась тока. В сарае полки для просушки корешков сгнили – сменить надо бы. Дверь в сарае не прилегает – рассохлась за лето. Скамья в саду переломилась…

– Ну, Антонина, ты на месяц меня запряжешь! – засмеялся Клямин.

– Так не надо! – искренне воскликнула Антонина. – А хочешь – оставайся на месяц. В колхозе шофера нужны.

«А что, если и на самом деле? – подумал Клямин. – Отсидеться до весны». Он усмехнулся:

– А что ты соседям скажешь? Приехал товарищ Тимофея и так опечалился, что решил заменить его в твоем доме?

– Ладно, ладно, – возразила Антонина, но уже без азарта. Действительно, что она скажет соседям? Но в следующее мгновение ее озарила новая идея. Она всплеснула руками и растянула губы в хитрой улыбке. – Скажем, что Тимофей пригласил в колхоз. Что ты снялся там, у себя, приехал, узнал, что с Тимофеем беда, а назад поворачивать уже некуда. Вот и решил остаться. А? Ну как?!

И Антонина засмеялась громко, в голос, оттого что нашла выход из двусмысленного положения, а главное – вроде бы попыталась помочь Антону Клямину в чем-то важном. И от этого сладко становилось на душе, подобной радости Антонина давно не испытывала в своей вдовьей жизни.

– Ну как, а? – теребила она Клямина. – А насчет крыши для тебя мы с председателем обсудим. Он мужик быстрый… Как? Антон, решай! – Антонина умолкла и бросила тревожный взгляд на дверь, ведущую в сени. – Стучат, что ли?

Клямин повернул голову. Ему тоже показалось, что постучали.

– Принесло кого-то, – вздохнула Антонина. – Голубь мира, наверное. Пронюхал, зараза.

На этот раз стук донесся резко и властно.

Антонина окинула комнату строгим взглядом: нет ли чего компрометирующего? Она сдернула со спинки стула платок, накинула на плечи, взглянула в зеркало и пошла открывать.