Манифест еще не был представлен во Временный Комитет, когда до в. кн. Павла дошло сообщеніе о том, что начались разговоры по поводу отреченія и назначенія Мих. Алек. регентом. Тогда, как мы уже знаем, в. кн. Павел написал своему племяннику Кириллу с просьбой переговорить с Родзянко. Племянник, уже ходившій с красным флагом, нѣсколько раздраженно отвѣтил дядѣ: ..."до меня дошли лишь слухи. Я совершенно с тобой согласен, но Миша, несмотря на мои настойчивыя просьбы работать ясно и единомышленно с нашим семейством, прячется и только сообщается секретно с Родзянко. Я был всѣ эти тяжелые дни один, чтобы нести свою отвѣтственность перед Ники и родиной, спасая положеніе, признавая новое правительство".
Тактика спасенія династіи, примѣненная в. кн. Кириллом в революціонные дни, вызвала рѣзкое отрицательное отношеніе к себѣ не только со стороны А. Ф. Брат легитимнаго кандидата на Россійскій престол занес в дневник 9 марта такое сужденіе по этому поводу старшаго в родѣ в. кн. Ник. Ник.. "Поведеніе в. кн. Кирилла глубоко возмутило всѣх". "Еще послѣ опубликованія отреченія это было бы допустимо, но до этаго долг присяги и чести не допускали таких дѣйствій, т. е. переходить на сторону в то время врагов Государя, гдѣ кровь наших предков, честь и сознаніе своего достоинства".
Редакція "Краснаго Архива" не расшифровала того лица, скрытаго в письмѣ в. кн. Павла под иниціалами Н. И., при посредствѣ котораго Павел Александрович был все время в контактѣ с Государственной Думой, между тѣм это нетрудно сдѣлать. Подразумѣвался здѣсь прис. пов. Иванов — тот самый, который позже играл в дни гражданской войны нѣсколько двусмысленную роль при образованіи Сѣв-3ап. Правительства на фронтѣ ген. Юденича. Посредническая роль его недостаточно ясна[252], равно как и всѣ предварительные шаги, предшествовавшіе составленію "манифеста" и охарактеризованные в. кн. Павлом в интервью словами: "Я слѣдил за ходом событій и был в курсѣ всѣх дѣл".
Попытка спасти положеніе "манифестом" запоздала. В момент, когда дядя и племянник обмѣнивались еще письмами, "новое теченіе" в "Думѣ" уже опредѣленно оформилось в категорическое требованіе, и Родзянко, как мы знаем, писал лицу, намѣчавшемуся в регенты: "успокоит страну только отреченіе от престола". Жена в. кн. Павла, кн. Палѣй, информируя, с своей стороны, Императрицу о настроеніях "в Думѣ" и предпринятых ея мужем шагах, на другой день писала: "весь вчерашній день он был в угнетенном состояніи, так как не было ни поѣздов, ни телефонов, вѣрный нам человѣк, который держал нас в контактѣ с Гос. Думой, не появился". Второго, когда писалось письмо с таинственным "они", А. Ф. даже не представляла себѣ, что поставлен вопрос о смѣнѣ верховной власти. Перед нею, как memento mori, стоял "идіотскій" манифест, измышленный стараніями в. кн. Павла Ал. Едва ли при такой квалификаціи манифеста можно предположить, что А. Ф. "одобрила" его содержаніе, как утверждал П. А. в интервью. Но я не рискнул бы без оговорок подтвердить и имѣющіяся свѣдѣнія, что Императрицѣ было предложено подписать проект манифеста, но она категорически отказалась[253]. Она могла отнестись в общих чертах сочувственно к тому политическому шагу, который дѣлал в. кн. Павел, и в котором она готова была видѣть неизбѣжную теперь уступку общественному мнѣнію, против чего с присущей страстностью и упорством она боролась послѣдніе годы. Недаром "идіотскій" манифест все же она назвала "благородным и безумным способом" спасенія. Положеніе казалось А. Ф. небезнадежным. Она надѣялась не только на "чудо", но и на то, что захватившій всѣх "микроб" постепенно исчезнет. "Два теченія — Дума и революціонеры, которые, как я надѣюсь, отгрызут друг другу голову, — это спасло бы положеніе", — писала Ал. Фед. 2-го... "Когда узнают, что тебя не выпустили, войска придут в неистовство и возстанут против всѣх. Они думают, что Дума хочет быть с тобой и за тебя. Что же, пускай они водворят порядок и покажут, что они на что-нибудь годятся, но они зажгли слишком большой пожар, и как его теперь потушить?" "Бог поможет, поможет", — заканчивала Царица письмо, — "и твоя слава, вернется. Это — вершина, несчастій!.. Какой ужас для союзников и радость врагам. Я не могу ничего совѣтовать, только будь, дорогой, самим собой. Если придется покориться обстоятельствам, то Бог поможет освободиться от них"[254]. В письмѣ, (отправленном 3 марта, кн. Палѣй сообщила о новых "ужасах", имѣвших мѣсто наканунѣ ("главное, рѣчь Милюкова") и побудивших в. кн. Павла экcтренно с "вахтером" послать в 12 час. слѣдующее письмо Родзянко ("мы сообща составили" — писала княгиня): "Как единственный оставшійся в живых сын Царя-Освободителя, обращаюсь к Вам с мольбой сдѣлать все, от Вас зависящее, дабы сохранить конституціонный престол Государю... Я бы не тревожил Вас в такую минуту, если бы не прочитал в "Извѣстіях" рѣчь мин. ин. д. Милюкова и его слова о регентствѣ в. кн. Мих. Ал. Эта мысль о полном устраненіи Государя меня гнетет... Я бы сам пріѣхал к Вам, но мой городской мотор реквизирован, а силы не позволяют итти пѣшком". Слѣдовательно, 3-то в 12 час. дня в. кн. Павел не знал еще о фактическом отреченіи — письмо кн. Палѣй заканчивалось вопросом: "есть ли извѣстія от Государя? В Псковѣ ли он или уѣхал 'и куда, и на, что рѣшился?"[255]. Не знала и Ал. Фед. — не знала "совершенно ничего", иногда начала писать письмо, предположенное к отправкѣ через "жену офицера". Она не вѣрит еще тѣм "самым гнусным сплетням", которыя доходят до нея и могут "довести человѣка до безумія". И она пишет мужу, что она ничего не предпринимает, никого из думских людей не видѣла и не участвовала в переговорах о "конституціи". Только так , на мой взгляд, можно истолковать "тайну", которая заключалась в иносказательных строках Императрицы.
Предпринимала ли в своем "боевом" настроеніи А. Ф. какіе-нибудь реальные шаги для противодѣйствія революціи, не удовлетворенная той мягкотѣлостью (по выраженію большевиков — Покровскій) которую проявлял Николай II? В письмѣ 3-го, мы знаем, она писала, что "не может ничего сдѣлать из страха повредить, так как не имѣет никаких извѣстій"... "теперь она только мать при больных дѣтях". Ну, а раньше? В тѣх же "Послѣдних Новостях", в номерѣ от 30 апрѣля 24 г. появилась нѣсколько странная статья, автор которой скрылся под псевдонимом Z. Он расширил рамки темы о "тѣх", которые участвовали в "этом", и говорил о планѣ, который осуществлял "тріумвират" в лицѣ Царицы, командующаго войсками Хабалова и военнаго министра Бѣляева. Это одна из версій легендарнаго "протопоповскаго" проекта: провоцировать революцію и подавить ее пулеметами. На основаніи каких-то матеріалов ген. Аверьянова, которые будут опубликованы, автор говорил о 500 пулеметах, оставленных для этой цѣли в Мурманскѣ из числа присланных для фронта. "Документы" эти до сих пор не были опубликованы, и, слѣдовательно, разсужденія Z должны быть отнесены к области исторической фантастики, для которой нѣт мѣста в историческом повѣствованіи[256].
Реально мы знаем только о свиданіи А. Ф. с ген. Ивановым в ночь с 1-го на 2-ое марта. В передачѣ Иванова при допросѣ в Чр. Слѣд. Ком. рѣчь шла о пріѣздѣ Царя, о необходимости создать правительство, пользующееся довѣріем и т. д. "Только не поручусь, — добавлял генерал, — что она сказала слово: "отвѣтственное". Естественно, Иванов не стал передавать то интимное, что между ними могло быть говорено. Но вот разсказ вел. кн. Николая Мих. занесённый им в дневник. Человѣк. этот довольно страстно не терпѣл Царицу, — в его дневникѣ попадаются квалификаціи, которыя трудно в печати повторять. "Государыня, — записывал Ник. Мих., — казалось очень хорошо владѣла собой и была невозмутимо спокойна. Она увѣряла генерала, что энергичными дѣйствіями он легко может возстановить порядок в Петроградѣ... что все это возстаніе ничто иное, как недоразумѣніе, ...что мало вѣроятно, чтобы он (Император) рѣшился отречься от престола, и если бы даже он это сдѣлал, то это было бы только для того, чтобы успокоить умы и в пользу наслѣдника, а в виду несовершеннолѣтія послѣдняго установить регентство под ея попеченіем. Иванов был ошеломлен всѣм этим разговором, старался показать невозможность итти на Петроград и должен был сознаться, что он может принять только единственное рѣшеніе вернуться в Могилев". Почти не приходится сомнѣваться в том, что это позднѣйшая запись из вторых рук, — даже дата указана ошибочно: ночь с 2-то на 3-е[257]. Совершенно невѣроятно, чтобы А. Ф. могла с Ивановым говорить об отреченіи. Судя по письму А. Ф, 2-го, если она побуждала Иванова к активным дѣйствіям, то не в сторону Петербурга, а на освобожденіе Николая II, попавшаго в западню происками "революціонеров". "Милый старик Иванов сидѣл у меня от 1 до 2.30 час. ночи и только постепенно вполнѣ уразумѣл положеніе"... "Я думала, что он мог бы проѣхать к тебѣ через Дно, но сможет ли он прорваться? Он надѣялся провести твой поѣзд за своим".