Но не успел Эшби передохнуть и получаса, как налетевшим шквалом «Гардарику» сорвало с обоих якорных тросов…
Неизвестно, кому и как молился Джеймс, но галеон разминулся с береговой отмелью на считанные ярды. Рулевой, рискуя порвать жилы, выкрутил штурвал до упора влево. «Гардарика» крутанулась на месте. Матросы, повинуясь приказам Эшби, поставили сильно зарифленные паруса, и пиратский флагман понесло на северо-восток — туда, откуда они лишь недавно прибыли.
— Держи на север! — крикнул Эшби. — На север! Уходим от берега!
Одним словом, сейчас повторялась история, случившаяся у острова Мона. С той разницей, что на этот раз «Гардарика» была повреждена, а её капитан — серьёзно ранен. Джеймс разрывался между необходимостью стоять на квартердеке и желанием непременно быть около жены, знать о её состоянии. Но сейчас её жизнью был корабль. Выживет «Гардарика» — выживет и её капитан. Нет — значит, всем смерть. Даже тем, кому «повезёт» выплыть на близкий берег. Испанцы будут безмерно счастливы повесить кое-кого по случаю. И Джеймс не сходил с мостика. Правда, он то и дело гонял в каюту матросов, справиться о состоянии капитана. И наконец получил следующий доклад: капитан потеряла сознание, у неё сильный жар, и она мечется в бреду.
"Она может умереть там, без меня… Но она ещё скорее умрёт, если я покину мостик".
Эта двойная тяжесть давила на плечи и причиняла ощутимую, почти физическую боль. Но дело обстояло именно так, и Джеймс с силой стиснул поручень — пальцы побелели. Единственное, что хоть немного снимало эту боль, так это то, что в каюту снова пожаловал доктор. В огнестрельных ранах Леклерк действительно разбирался: за последние два с половиной года у него накопился большой опыт…
Ночь и шторм — сочетание ещё то. Корабль то поднимало на гребень волны, то швыряло в водяную пропасть. Но на гребне или внизу — всё равно ни зги не видно. Только высверки молний время от времени выхватывали из темноты мгновенные жутковатые картины. Джеймс старался не упустить ни одной вспышки. Ориентироваться при такой погодке было немыслимо, но хотя бы высмотреть, куда их несёт — в открытое море или на скалу — возможно. И Джеймс готов был поклясться, что в свете очередной молнии разглядел пронесшийся на встречном курсе небольшой корабль. Совсем близко. Что за корабль — теперь вряд ли узнаешь. Скорее всего, испанец, болтавшийся, как и они, посреди сошедшего с ума моря…
…Двое суток «Гардарику» мотало по волнам. Лишь к рассвету третьего дня ветер выдохся, ливень стал сереньким дождиком, а волны из водяных гор превратились в пологие холмы. Галеон потрепало изрядно: пары рей не хватало, часть парусов порваны — матросы на скорую руку ставили запасные — такелаж в ужасающем состоянии. Рулевой механизм не то, чтобы совсем заклинило, но штурвала «Гардарика» слушалась через раз, и с большим трудом. Однако, это ещё можно было пережить. Но человек десять смыло за борт. Это при том, что тяжелораненых они ещё до шторма переправили на «Сварог», а часть экипажа была вынуждена перейти на захваченного «Генриха». Хуже всего дело обстояло с продуктами. Вся солонина оказалась испорченной морской водой, пришлось выбрасывать бочки за борт. А пресной воды осталось всего два бочонка, и её, судя по запаху, придётся разводить ромом, а то ещё, чего доброго, животы заболят… Выслушав доклад о состоянии дел на корабле, Джеймс понял только одно: если до завтрашнего утра они не вернутся в Картахену или не встретят своих — быть беде. Он и так трое суток не спал, вымотался до предела. Единственным желанием было пойти и упасть где-нибудь часа на два. Но как оставить мостик?
— Идите в каюту, сэр, — хмуро проговорил Хайме, прекрасно видевший, в каком состоянии штурман, он же старший помощник. — Вы же и часа не выдержите, свалитесь. А я за вас постою.
Эшби хотел было возразить… и не смог. Перед глазами плыли какие-то круги, в ушах стоял звон. На ватных ногах он доплёлся до каюты…
"Эли, единственная моя, что же с тобой сделалось?…"
…Это была тень прежней Галки. Пылавшее нездоровым румянцем лицо осунулось, черты пугающе обострились. Но она уже не металась, не бредила. Доктор ещё ночью велел передать, что, кажется, наступил перелом. Только забыл сказать, к чему вёл этот перелом — к выздоровлению или к смерти. Эшби присел на краешек кровати и положил ладонь на раскалённый лоб любимой женщины. Сонливость как рукой сняло: Джеймс попросту испугался…
…Индейца все называли Каньо. Отзывался он на прозвище неохотно, но его настоящее имя ни один европеец не мог произнести без риска сломать язык. Никто не знал, откуда вообще пошло это прозвище: то ли происходило от племени индейцев гуанакани, то ли от родового имени гаитянского касика Гуаканагари, то ли вообще было кличкой, намекавшей на худобу и высокий рост индейца. Так или иначе, но Каньо был одним из последних оставшихся в живых индейцев Эспаньолы. По-испански он говорил плохо, по-английски ещё хуже, хоть, по слухам, и ходил раньше с английскими пиратами, а по-французски вообще не говорил. Впрочем, общался он с людьми настолько редко, что этой его несловоохотливости обычно не замечали. Понимал он, однако, всё, и очень хорошо. Несмотря на то, что Каньо ходил на «Гардарике» уже четвёртый год, держался он до сих пор совершенно обособленно и никаких знакомств не заводил. Стоял вахты, на диво ловко лазал по вантам, плёл канаты и был одним из лучших вперёдсмотрящих, да и стрелял отменно. Но после вахты или после боя возвращался к себе в кубрик, где сразу же засыпал, едва ложился в гамак, либо долго оставался на палубе, присев на бухту каната и почти беззвучно напевал свои протяжные песни. Деньги его практически не интересовали. Зачем он ходил с пиратами, Галка так и не могла взять в толк. Должно быть, просто привязался. К кораблю? К людям? К ней самой? Это было неизвестно.
Доктор Леклерк озабоченно сидел рядом с пациенткой, обтирал ей лоб холодной водой. Температура не падала. Выныривая иногда из забытья, Галка чувствовала, что закипает.
— Да сделайте же хоть что-нибудь! — требовал Эшби.
— Это горячка! — оправдывался доктор. — Никто не знает, как лечить горячку!
Галка словно плыла в каком-то багрово-красном тумане. Она слышала всё, что говорили рядом с ней, но не могла отвечать и сознательно шевелиться. Тело её не слушалось, совершая какие-то собственные, судорожные рывки и движения, которые казались ей очень резкими и амплитудными, словно Галку мотало на большой карусели — на самом же деле она металась по кровати не очень сильно, разве что только откидывая голову или пытаясь скинуть одеяло. "Горячка, горячка" — металось у неё в голове застрявшее слово. Кажется, его только что произнёс доктор Леклерк.
— Это ахинея, доктор, — Галке казалось, что она спорит с ним очень убедительно, но она едва шептала, — Горячка — это не самостоятельная болезнь, а просто высокая температура… Воспалительный процесс… Не имеет смысла лечить горячку — нужно лечить первопричину…
— Она что-то сказала? — Эшби метнулся к жене.
Леклерк подошёл ближе, приподнял Галкину голову, чтобы осмотреть. Голова безвольно запрокинулась назад. Молодую женщину трясло так сильно, что зубы стучали. Она вся пылала. Прикосновение к её коже обжигало, как раскалённый металл.
— Нет, ей хуже. У неё снова бред.
— Сделайте же хоть что-нибудь! — Эшби почти кричал.
— Я делаю всё, что могу…
В дверь тихонько поскреблись.
— Кто там ещё! — Джеймс был вне себя.
Дверь открылась, и в каюту проскользнул один из матросов. Индеец, высокий и бронзовокожий, в простом матросском костюме, смотревшемся на нём совершенно нелепо. Особенно в сочетании с длинными чёрными волосами, совершенно прямыми и перехваченными на лбу плетёным кожаным ремешком, с ракушечными бусами и целым набором костяных амулетов, висевших у него на шее в несколько рядов. Эшби несколько опешил от подобного явления, а Леклерк немедленно попытался выставить непрошеного гостя за дверь. Не тут-то было. Индеец, несмотря на свою худобу, оказался силён, как буйвол, и настолько же упрям.