Обрусевший пруссак, потомственный дворянин фон Канкрин, министр финансов при
Николае I, назван, вероятно, с той же целью, "сыном раввина" (с. 281)!
Когда того требует концепция, автор не отличает евреев от выкрестов (христиан), и вот уже оказывается, что при Петре в России евреям были распахнуты двери (что полная ахинея). Испанская инквизиция позавидовала бы проницательности Солженицына: он способен определить limpireza de sangre (чистоту крови) в четвертом и пятом поколениях.
Саксонский купец Грюнштейн был лютеранин, перешел в православие, в симпатиях к иудейским древностям замечен не был, но Солженицын все равно причисляет его к евреям, занимавшим видные посты при Елизавете (с. 29-30), чтобы подчеркнуть, как любвеобильна матушка-Россия6.
Впрочем, и "крупные перлы" - то есть перевранные события и факты, вполне вписываются в концепцию автора книги и продиктованы ею. Солженицын отсчитывает с 1843 г. начало пугающе настойчивого влияния Запада (в данном случае, в лице королевы Виктории и Монтефиоре) на еврейскую политику русского правительства, тогда как после упомянутого в книге визита Монтефиоре в Россию в 1843 г.
Николай начал втрое и вчетверо сильнее закручивать гайки - и в принудительной реформе еврейского образования, и в вопросах массовых крещений кантонистов. Движение еврейского просветительства было, по Солженицыну, - "разумеется, в духе времени - вполне секулярным" (с. 169), тогда как особенностью еврейского просвещения в Восточной Европе был как раз его несекулярный характер: русские маскилы мечтали о том, как совместить традицию с цивилизацией, а не заменить первое - вторым.
Полуграмотный Лилиенталь, жаждущий славы и государственного оклада выскочка и сноб, при упоминании имени которого вздрагивали от омерзения евреи Бердичева и Минска, по словам Солженицына, "не встретил открытой враждебности" в поездке по местечкам черты (с. 123).
Еврейские солдаты из кантонистов после коронационного манифеста 1856 г. возвращались к своим родителям:
Солженицыну полезно знать, что, в отличие от всех остальных, именно евреев-кантонистов домой не отпускали, - впрочем, у меня, надеюсь, еще будет возможность высказаться на эту тему. По Солженицыну, в 60-е гг. не утихла борьба между раввинатом и хасидами (с. 171), хотя к этому времени она уже давно сменилась объединением этих двух сил против общего врага ассимиляции.
Вот еще один, поистине гениальный перл: "А если бы значительный еврейский массив не перешел из тесной Польши в обширную Россию - то и вообще не возникло бы понятие "черты оседлости"" (с. 120).
Вот ведь как - оказывается, не Россия пришла к евреям, заняв в результате трех разделов всю правобережную Украину, Белоруссию и территорию будущего Царства Польского, а евреи по своей доброй воле перешли из Польши в Россию. То есть - сами виноваты, что образовалась пресловутая черта.
КОНТЕКСТ
Точно так же, как Солженицын замалчивает мнение тех источников, из которых он берет цитаты, он последовательно игнорирует исторический контекст. Весь польско-украинско-русско-еврейский узелок автор книги "Двести лет вместе" не распутывает, а разрубает - легко, с плеча, одним завидным ударом: так, например, по Солженицыну (идущему след в след за Шульгиным), евреи "омужичили" некогда сильное русское мещанство в Юго-Западном крае, поэтому такими слабыми оказались малороссийские города (с. 300).
Откат от реформ, совпавший со второй половиной правления Александра II и доведенный до открытой контрреформы Александром III, не упомянут. На этом фоне ограничение приема евреев в университеты преподносится Солженицыным как вынужденная мера самозащиты государства от наплыва евреев, жаждущих получить образование, а не как обыкновенное свертывание реформ и отказ от обещаний, данных правительством (с. 181).
Полное забвение экономического контекста, намеренное замалчивание стремительнейшей пауперизации евреев северной части черты оседлости в последнюю четверть XIX в. приводит к тому, что вдруг, с бухты-барахты "крепостью Бунда" становится "северо-западный край". Мол, дух витает, где хочет: захотели евреи обосноваться где-нибудь вокруг Гродно и Вильно, чтоб недалеко от северной столицы империи - чего им стоит! Поскольку Солженицын начисто игнорирует польский контекст и Малороссия у него (без различия право- и левобережной Украины) оказывается исконно российской, то и еврейское присутствие в Малороссии, насчитывающее к XVIII в. как минимум четыре столетия, преподносится как благожелательство русских царей (с. 26-27).
В целом, читая книгу, проникаешься глубоким чувством благодарности русской земле, подарившей евреям ну буквально все, "всю образованность и все богатство" (с. 305), даже "печатную культуру на идиш, которой раньше не было" (с. 455).
Аж слеза прошибает.
Солженицыну невдомек, что эта печатная культура существует с XVI в., что в России долгое время был запрещен идишистский театр и что все идишистские издания во время Первой мировой были закрыты как шпионские запрещалось даже письма на фронт писать на идиш (тем не менее в книге говорится об идишистской прессе 1915 г.).
Но для автора книги это не преграда, ведь Россия, как известно, родина слонов, а значит, и дарохранительница идишистской печати.
ЧИТАТЕЛЬ
Разумеется, Солженицын не забывает о читателе - в том числе и о еврейском, и о либеральном, о том, кто будет читать его книгу пристрастно. Для него, жаждущего хоть какой-нибудь объективности, хоть глотка правды и надежды, в тексте разбросаны (не то что бы уж очень часто) красивые патетические сентенции. Вроде: "духовная беспомощность наших обоих народов", "мы копали бездну с двух сторон", "евреи всех нам ближе" (с. 405, 468).
И читатель с радостью накидывается на них - вот ведь как мудро, какая прямота и честность! - заглатывает наживку, а вместе с ней - и всю книгу.
Нет, солженицынская книга, вопреки постулатам автора, - не средняя линия в понимании истории евреев России, а самая что ни на есть антиеврейская, да еще приправленная псевдонравственными сентенциями и обставленная псевдоакадемическими атрибутами.