Что за невидаль, возразит смущенный читатель, замалчивать источники. С кем не бывает: одни источники процитировал, другие - нет.
Увы, возражу я, есть такие области человеческого знания, где сознательное замалчивание источников называется словами, лежащими за пределами литературной публицистики. Скажем, при разговоре о еврейских погромах.
К неспешному выводу, что евреи сами были виновниками погромов, Солженицын подводит нас в три этапа. Сперва он изымает из своего рассказа любое упоминание о том, что накануне первой русской революции государственный аппарат, консервативная пресса и МВД взяли на вооружение метафорику и тактику ультраправых. Лишь постфактум, как бы вспомнив о чем-то малозначительном, Солженицын упоминает о Союзе русского народа "жалкой, бессильной и безденежной партии", вряд ли способной на что-либо путное (с. 405-407).
Затем Солженицын рассказывает о евреях - участниках революционного движения: анархистах, большевиках, бундовцах - стреляющих, бросающих бомбы, готовящихся к захвату власти. И вот уже на фоне хиреющей под забором, спившейся и вызывающей разве что жалость черной сотни попытка еврейской самообороны 1905 г. действительно выглядит как наглость вооруженных до зубов молодчиков!
А теперь можно порассуждать и о погромах - иными словами, о том способе самозащиты, к которому прибегло несчастное русское правительство, чтобы от этих вооруженных еврейских молодчиков защититься.
Солженицын и здесь проводит тщательную селекцию. О киевском погроме он рассказывает только по отчетам полиции - хотя история русской революции однозначно показала, что этот жанр - доносительский, доверять ему не следует.
Так, например, после полицейского расследования киевского погрома два десятка русских офицеров из киевского гарнизона, отнюдь не революционно настроенных, опубликовали открытое письмо, заявив, что полицейское расследование этого погрома - бесстыдная ложь. Да и Сухомлинов, новый киевский губернатор, был уверен, что его предшественник, при котором произошел погром, не поленился подлить масла в огонь.
Но автор книги "Двести лет вместе" прислушивается только к одной линии - полицейско-государственной, и вот у него уже "сенаторская ревизия" именуется "высшим классом достоверного расследования" (с. 371). Когда под рукой таких материалов не оказывается, а есть только другие - где сами русские государственные чиновники однозначно разоблачают полицию и власть как организаторов погромов, Солженицын их изымает из обихода.
Например, по Белостокскому погрому есть более сотни страниц думских отчетов; стенограммами Думы автор книги охотно пользуется - но только не в этом случае.
В результате о погромах Солженицын судит по доносам правых газет и полиции. О жертвах - по доносам. Здесь есть о чем задуматься автору "Гулага".
СТИЛЬ
А что остается? Какие источники - с точки зрения обычного читателя, весьма обильно представленные в книге - использует Солженицын?
Этот вопрос связан с двумя обстоятельствами. Во-первых, нужно понять, кому дозволено высказываться по еврейскому вопросу в книге "Двести лет вместе" и почему. Во-вторых, важно понять как Солженицын использует свой материал, как он его располагает и комбинирует - иными словами, как у него историко-культурный материал пригнан к авторскому стилю. Остановимся на первом обстоятельстве. Здесь все очевидно: Солженицын охотно дает слово всем без исключения критикам русского еврейства.
Государственным мужам, ругающим евреев за нежелание заниматься производительным трудом и за хищническое отношение к крестьянству. Ассимилянтам-прогрессистам, а еще лучше - выкрестам, вроде Никитина, обрушивающимся на соотечественников, заплесневевших от Талмуда и замкнутости.
Сионистам, высмеивающим жалкие потуги евреев стать полноправными членами русского общества. Ассимилянтам-охранителям, негодующим по поводу ухода еврейской молодежи в революцию. Революционерам-большевикам, клеймящим бундовцев за узколобый национализм. Снова государственным мужам, возмущенным еврейским засильем в университетах и стремлением евреев улизнуть в Америку - только чтоб не служить в армии, - словом, всем, кто вбивает в русско-еврейские отношения солженицынский же "каленый клин".
Солженицын редко комментирует цитаты, по большей части берет их из вторых рук, но при этом не утруждает себя даже упоминанием того, что говорит об этих цитатах источник, из которых он их заимствует. Эти цитаты включаются в текст книги на правах авторского голоса. Кавычки становятся как бы ненужными, поскольку стилистически Солженицын полностью с ними солидаризуется.
Полифония, которую отметили поспешные критики книги, - мнимая. Солженицын использует исключительно монолог, как бы соглашаясь со всеми, кого он допустил на страницы книги порассуждать о русских евреях.
Маскилы (еврейские просветители) презирают традиционную еврейскую культуру, требуют приобщения еврейства к общечеловеческой культуре Солженицын это не комментирует, поскольку и для него еврейская культура не есть часть общечеловеческой (с. 164). Правительство "отказывается относиться к евреям наравне с другими народностями Империи" (с. 165) - и тут никакой авторской реплики, автор заканчивает абзац цитатой и переходит к другой теме, подчеркивая, что в этом случае мнение правительства совпадает с его, Солженицына, мнением.
Там, где идеологи еврейской ассимиляции высмеивают "жаргон" (то есть идиш) и превозносят русский язык (с. 170), - Солженицын вновь обрывает абзац на цитате, втихаря соглашаясь с их критикой, и у читателя складывается мнение, что, разумеется, идиш - полуязык, а вот зато русский велик и могуч. А как же иначе - ведь сами евреи это признают!
Точно так же сливается с авторским голосом мысль иудеохристианина Португалова, призывающего евреев освободиться от обрядности и раствориться в европейских народах. Солженицын вылущивает цитату из Краткой еврейской энциклопедии и вставляет ее в свой текст, но в энциклопедии она была соответствующим образом откомментирована, а у Солженицына - нет, поскольку в этом случае автору удобно быть на стороне выкреста и ассимилянта. И наоборот, когда нужно пнуть Льва Леванду, того, кто первым собрал и систематизировал русские законы о евреях (автор книги понятия не имеет о его книге - к слову, настольной для любого историка), Солженицын приводит убийственную по отношению к Леванде цитату современного израильского критика (с. 177), для которого правовые требования русского шестидесятника XIX в. - пустой звук.