Лорд Киндерсли вынул носовой платок и отер свой лоб.

- Я откуплю эти документы.

- Ваша светлость, я не шантажист!

- Можете быть уверены, что получите деньги, - горячо продолжал он. - Я не собираюсь донести полиции. Я ликвидирую эту историю, как обычную сделку. Назовите цену! Я не мелочен.

- Повторяю, я не шантажист, - настойчиво произнес я. - Роль этих документов в ликвидации забастовки твердо установлена, и они будут преданы прессе.

Лорд Киндерсли подскочил.

- Что же вы ожидаете от этого? - хрипло спросил он.

- Я не рассчитываю на деньги. Хотя, впрочем, я знаю газету, которая не откажется уплатить мне за эти документы кругленькую сумму.

- Послушайте, ни одна газета не уплатит вам такой суммы, какую предлагаю вам я. Эти документы не должны быть опубликованы. Если станет известно, что я подкупил Рендаля, чтобы помешать ему организовать забастовку, завтра же все рабочие союзы объявят мне войну. Кроме того, это скомпрометирует мою партию. Это погубит мою политическую карьеру и подорвет мои дела. Отнеситесь же к этому как деловой человек, мистер Букрос, будьте благоразумны. Я подпишу вам чек на 10 000 фунтов.

- Ваша светлость! Если я соглашусь на это, я совершу преступление. Моя совесть запрещает мне это. Я не могу предупредить гибели вашей политической карьеры, но могу ограничить грозящую вам финансовую катастрофу. Я даю вам 4 дня сроку. За это время можно спокойно распродать большое количество акций вашей компании.

- Вы обещаете ничего не предпринимать в течение этих четырех дней? жадно ухватился лорд Киндерсли за мое предложение.

- Обещаю!

Он откинулся на спинку кресла и облегченно вздохнул.

- Это отчасти спасает положение, - сказал он. - Единственное, что я от вас еще желаю, подходя с деловой точки зрения, - поверьте, я не принимаю вас за шантажиста - вы хотите кое-что продать, а я хочу приобрести это. Все это - торговая сделка. А цель всякой торговой сделки как можно выше набить цену. Я говорил о 10 000 фунтах, но, если необходимо, я ее удвою. Оставайтесь позавтракать со мной, и мы обсудим это за сигарой и бутылкой вина.

- К сожалению, я не могу воспользоваться вашим предложением, - ответил я, подымаясь, - но я представляю вам, как сказал уже, 4 дня.

Он проводил меня до дверей и спросил мой адрес. Он был так убежден, что я изменю свое намерение, что послал за мной следом секретаря. Я отвязался от него обещанием прийти вечером через 3 дня. Я дал это обещание в минуту слабости. Я подумал о том, какой радостью будет встретить девушку, которая не испугалась ни перед лицом смерти, ни перед общественным скандалом.

Я по обыкновению с аппетитом пообедал и отправился в Стритгхэм, высшей степени интересную местность. Как я узнал в адресной книге, мистер Рендаль жил там в сером каменном здании, носящем название "The Towers". Меня впустила прислуга и провела через обитую линолеумом и пахнувшей кухней приемную в маленький кабинет, выходящий окнами на двор, безвкусно обставленный и увешанный лубочными картинами.

Получить доступ к популярному депутату оказалось нетрудным. Через несколько минут он вошел, куря трубочку. Он выглядел добродушным и общительным, чем, вероятно, главным образом и завоевал всеобщее расположение к себе.

- Не имею удовольствия знать вас, мистер Букрос, - сказал он, удивленно взглянув на меня, когда не принял его протянутой руки. - Сядьте, пожалуйста, - чем могу служить?

- Я принес плохие новости, мистер Рендаль.

- Как неприятно! Кто вы такой? Я что-то не могу припомнить.

- Это неважно. Если хотите, считайте меня журналистом, это ближе всего к истине. Через четыре дня вам предстоит пережить нечто очень неприятное и, так как это случится по моей вине, я пришел предупредить вас.

- Вы хотите нагнать на меня страху.

- Ничуть не бывало. Дело в следующем: я обладаю копией речи, которую вы должны были произнести в марте в Ливерпуле, и письмом лорда Киндерсли, предложившего вам 50 000 фунтов за то, чтобы вы отказались от своей речи, как оно и случилось. Мне также известно, что вы в тот же вечер получили эти деньги в клубе национал-либералов и положили их в пять банков, названия которых я тоже знаю.

Рендаль был, я думаю, в глубине души таким же трусом, как и Киндерсли, но у него это выразилось иначе:

- Проклятый лгун! Шантажист! Как вы смеете обвинять меня в подобной чуши! Убирайтесь сию минуту, или я спущу вас с лестницы!

- Я исполнил свою обязанность. Мне не доставит ничего, кроме удовольствия, уйти отсюда.

- Стойте, - крикнул он, когда я направился к двери. - Откуда вы взяли эту идиотскую историю?

- Я не высосал ее из пальца. Она будет на днях опубликована. Я получил все эти бумаги от вашей жены.

- Это ложь! Я сам видел, как она порвала письмо. Я улыбнулся. Этот человек не был для меня достойным противником.

- Она вас обманула! Она порвала другое письмо, а письмо Киндерсли спрятала. Она сделала это по своим личным причинам. Вчера вечером у Фраскатти я откупил эти бумаги у нее и одного мужчины.

Мистер Рендаль, наконец, убедился, что я сказанное - не мистика. Его охватил страх.

- Пожалуйста, - сказал он, - присядьте, и давайте обсудим это дело. Горничная принесет сигары и виски.

- Благодарю. Я не нуждаюсь в вашем гостеприимстве. Документы будут через четыре дня опубликованы в газете. Я пришел затем, чтобы предупредить вас.

Его взгляд омрачился.

- Возможно, что все это лишь грубое мошенничество. Документы при вас?

- Да.

Он дал волю своим чувствам. Вероятно, он рассчитывал на свой рост и широкие плечи. Он приблизился ко мне, сжав кулаки и опустив голову, как бык. Это был смешной поединок. На следующее утро в биржевом отделе всех газет сообщались тревожные известия. Все акции пароходного общества Киндерсли сильно упали, причем никто не мог объяснить причины этого. В течение суток они упали с 6 фунтов на 5, и, когда я прошел в свое бюро в Гольборне, мне звонил мистер Юнгхэзбэнд и заклинал закончить этот маневр с 20 000 фунтов прибыли. Это падение не имело, по его словам, никаких оснований, и акции должны были вскоре вновь подняться в цене. Я спокойно выслушал его, приказал ни под каким видом ничего не менять в моих инструкциях и дал отбой, несмотря на все его протесты. Потом отправился в редакцию большой газеты.