То, что случилось в канун зимы, — это исключение. Сверкнул нож убийцы, сила излилась сама по себе — и Баралис дорого заплатил за это.

С бессловесными тварями расправиться проще, хотя опасность есть и там. Баралис рисковал, входя в коня Мейбора. Колдовство — что зараза: оно приводит в действие природную защитную силу. Животные, особенно крупные, порой отражают чары. Баралис видел раз на Дальнем Юге, как погиб человек, вороживший против медведя.

Баралис отправился в Ганатту через месяц после того, как схоронили мать. Их маленькая община не подозревала, что в ее смерти повинен он. Все качали головами, и говорили, что это выкидыш. Только наставники Баралиса знали. Но что они могли? Он был ребенком и натворил бед по ребячьей глупости. Тем не менее им хотелось избавиться от него, и они сказали, прикрываясь мнимой заботой: «Нам больше нечему учить тебя, Баралис. Ты превзошел нас. А вот на Дальнем Юге есть чему поучиться». Они надеялись, что он не вернется больше.

Ему было тринадцать — а его послали в путь через Сухие Степи и горы. Он шел с паломниками — рыцарями и священниками. Дождь стучал по кожаному верху шатра — но не это разбудило Баралиса, а мужская рука, крадущаяся по его бедру под грубым одеялом. Кинжал, прощальный дар отца, вошел в живот насильнику легко, как клин в бочонок с элем. Магия отточила клинок, но направила его рука Баралиса.

Утром его нашли крепко спящим рядом с мертвецом. Воздух был так влажен, что на бедрах мальчика еще не просохла кровь.

И снова его оправдали. Кто мог осудить мальчика, защищавшего себя от гнусного посягательства? Тем не менее паломникам, как прежде учителям, не терпелось от него избавиться.

Ганатта была так необычна, так не похожа на все, что он видел до сих пор, что испугала и заворожила его разом. Красавцы, радовавшие глаз, чередовались здесь с калеками, непонятно как оставшимися в живых. Баралис отыскал человека, к которому имел письмо. Письмо это он прочел еще сто миль назад. В нем содержалось явственное предостережение: «Способности Баралиса блестящи, но его необходимо обучить доброте и человечности, иначе он станет таким, что мы все схватимся за голову».

Лейсские мастера просчитались — они послали Баралиса к человеку, которого заботили только способности ученика, а никак не нравственные ценности. Последовали четыре блистательных года опытов и открытий. Не осталось ничего, что бы они не испробовали. Ни одно деяние не казалось им слишком гнусным, ни один ритуал — слишком кровавым, ни одно животное — слишком ценным, чтобы его потерять.

Магия Дальнего Юга сильно отличалась от той, что была принята в Лейссе. Здесь меньше полагались на травы и физическую силу, зато все было намного сложнее. Баралис узнал, как подчинять себе живые существа, и научился входить в тело, чтобы осматривать его изнутри. Оглядываясь назад, он полагал, что рукопись, ставшая причиной смерти его матери, была, должно быть, из Ганатты.

Опасность сопровождала его неотступно. Его руки впервые пострадали, когда он возложил их на буйволицу с целью вызвать у нее выкидыш. Она бурно воспротивилась этому, природа была на ее стороне — нить лопнула, и Баралис мигом получил ожог обеих рук. Отраженной силе нужно было куда-то излиться. Он и по сей день носил на себе эти шрамы.

Но это было ничто по сравнению с тем, что он увидел позднее, на площадке для травли медведей близ мясного рынка.

Медвежьей травлей в Ганатте занимались на каждом углу. Это было излюбленным городским развлечением, и на собак ставились громадные деньги. Баралис любил это кровавое зрелище, любил наблюдать за лицами зрителей, когда собаки кидались на зверя. В ту ночь толпа, охмелевшая от наиса и изнуренная недельным постом, была особенно возбуждена.

Собаки, участвовавшие в травле, принадлежали очень богатому и влиятельному человеку, и ошейники на них были золотые. Их специально разводили для этой забавы: шеи у них были толстые, челюсти крепкие, а зубы, вцепившись в жертву, не отпускали ее до самой смерти. Их втолкнули в загон, и они кружили вокруг медведя, стараясь раздразнить его и сбить с толку. Поначалу все шло хорошо. Один пес отвлекал медведя, другой подбирался к нему сбоку. Зверь взвыл что есть мочи, когда одна из собак вцепилась ему в переднюю лапу. Он встал на задние лапы и поднял собаку на воздух, а после с бешеной силой тряхнул ее, да так, что она отлетела на другой конец загона. Все слышали, как треснул ее череп. В загоне осталась только одна собака, и ее богатый владелец стал проявлять беспокойство.

Баралис видел, как он ищет взглядом кого-то в толпе. Вот он кивнул какому-то нищему, и Баралис почувствовал струю колдовской силы. Он мигом смекнул, что происходит: колдун пытался лишить медведя силы. Ошибка чародея заключалась в том, что он делал это слишком медленно. Нужно было, чтобы все выглядело естественно, будто бы зверь устал. Начал колдун хорошо — он ограничивал приток крови к сердцу медведя, отчего тот двигался медленнее. Потом медведь испугался. Не связываясь больше с собакой, он бросился на изгородь и сокрушил ее. Толпа шарахнулась назад, но один парнишка застрял среди расщепленных кольев, и обезумевший зверь кинулся на него.

Колдун начал отходить — в его действиях сквозила паника. Толпа вопила, медведь разрывал свою жертву на части, и сила оборачивалась туда, откуда вышла. Медведя, одержимого кровавой лихорадкой, поддерживал инстинкт. Стремление выжить слилось с вековым, накопленным поколениями знанием — и кровь зверя, прорвав заслон колдуна, бурно понеслась по его жилам.

Человек, одетый в лохмотья, упал, изо рта у него выступила пена, тело забилось в судорогах, и кровь потекла из носа, глаз и ушей. Через минуту он умер — отраженная сила раздробила ему череп.

Никогда нельзя задерживаться надолго в живом существе. То, что нужно сделать, следует делать быстро. Баралис не дал времени Мейборову коню — он проник в него с грацией танцора и поразил его с быстротой молнии. Тот случай у мясного рынка научил его осторожности. Он не желал погибнуть бесславно, как колдун, вороживший против медведя.

Хват соскреб навоз с подошвы, прокляв всех животных, а в особенности лошадей. Когда следишь за кем-то, тут уж не до того, чтобы смотреть под ноги. Грязь — столь же неотъемлемая часть города, как рынки и торговцы, и обычно Хват ничего против нее не имел, но нынче утром его угораздило стянуть пару очень красивых и очень непрочных шелковых туфель. Скорый говорил, что обувь карманника — лучшая его защита, и всегда стоял за ткань, не за кожу. Да, когда ты обут в шелк, тебя не слышно — зато эти злосчастные башмаки мигом промокают от мочи и нечистот, стоит человеку выйти за дверь.

Таул сидел в таверне по ту сторону улицу. Как бы уговорить его встретиться с Блейзом? Деньгами его не соблазнишь — хотя кто знает? Рыцарь заявился в «Полное ведро» в компании женщины с соломенными волосами и хозяйки публичного дома, госпожи Тугосумки. Если и есть на свете женщины, которые любят деньги больше этих, то Хвату они не попадались.

Надо было что-то делать — и Хват в туфлях, хлюпающих на каждом шагу, пересек улицу и вошел в таверну. «Полное ведро» следовало бы скорее назвать «Худым ведром» — эль тут был повсюду, а не только в чашах и бочонках. Башмаки Хвата по щиколотку ушли в пенную лужу. Вокруг кричали, пели и ссорились. Две женщины боролись, кто кому прижмет руку, мужики обменивались оскорблениями, а кто-то заглядывал в чашу, стараясь рассмотреть, что там на дне.

Кайлок, Кайлок, Кайлок — слышалось со всех сторон. Даже бранящиеся мужики не обходились без него.

— Ты хитер, как Кайлок, а с виду смахиваешь на труп его отца, — заявил один, вознагражденный одобрительным ропотом толпы.

— О своем будущем короле надо говорить уважительнее, — отозвался другой.

— Никогда Кайлок не будет здесь королем!

— Герцог ему не позволит.

— Герцог тоже не вечен.

— Бреном будет править Катерина, а не Кайлок.

— Она выйдет за него, воспользуется его армией, ограбит его страну, а его отошлет обратно к матушке!