Однако несовершенной этой работе было суждено еще раз выплыть на поверхность и угодить в пухлые немолодые трясущиеся лапы самого господина Колесникова.
Этот господин, переживший ужасы недельной отсидки и недвусмысленных угроз, продолжал свою победоносную карьеру, и его вицмундир старательно горбился и потел в недрах канцелярии коннозаводства, покуда счастливая судьба не пожелала вновь свести его с Мятлевым, столкнув на Каменноостровском в кондитерской Кюнцля. Литератор сильно изменился с той достопамятной встречи: постарел, обрюзг, стал медлителен в жестах и высокопарен в приветствиях, хотя все это не мешало разглядеть на его лице подлинное удовольствие от встречи со старым знакомым.
Спустя несколько минут они уже сидели в экипаже князя. Стоило Мятлеву лишь заикнуться о своей литературной деятельности, как профессионал пожелал лично просмотреть труд своего молодого друга. В глубине души Мятлев надеялся, что странички произведут впечатление на коллежского секретаря, но происшедшее превзошло его предположения. Исписанные листки тряслись в пальцах господина Колесникова. Лицо его сначала побагровело, напряглось, залоснилось, затем вдруг опало, и мертвенная бледность растеклась по нему, постепенно переходя в нездоровую желтизну. Он сопел и покашливал, что-то в нем переливалось, и булькало, и кипело; лишний пар вырывался из дырочки в затылке, шевеля редкие волосы; башмаки терлись один о другой, словно пытались соскочить с подагрических ног, как некогда; то ли буйная радость клокотала в нем, то ли отчаяние, было не понять. Наконец он выпустил из рук последний лист и тяжело поднял голову. На лице застыла гримаса отвращения, глаза были переполнены страхом, губы, словно черствые лепешки, беззвучно пошлепывали одна о другую.
- Знал бы, что вы мне подсунете,- прохрипел он,- в жизни бы к вам не поехал. Это что же такое?..
- Что такое? - опешил Мятлев.
- Что эго вы меня искушаете, милостивый государь?.. Нашли дурака!
"Он рехнулся,- подумал Мятлев,- взгляд безумца".
- Вы полагаете, что это смелость? - продолжал коллежский секретарь.Нет, милостивый государь, нет, ваше сиятельство, это все ложь... Ваш друг был гением стихотворства, но он был в то же время и гением зла, и вот что его сгубило. По-вашему, выходит так, что общество, сговорившись, предводительствуемое его величеством, только и мечтало досадить вашему другу, какая чушь, ей-богу!..
- Да вы меня не поняли,- прервал его Мятлев,- я только пытался...
- Довольно с меня всякого мрака и безысходности! - Лицо его приняло серый оттенок, последние струйки пара ударили в потолок, тело обмякло, погружаясь в кресла.- Когда б вы только представить могли, как государь без сна и отдыха... Не верю, чтобы и вы относились к числу злонамеренных людей, которых развелось нынче и которые не желают отделить частную жизнь государей от политической и, хуля их слабости, затмевают блеск их царственных деяний!.. Не верю, милостивый государь...
- Да полно вам,- засмеялся Мятлев,- не приписывайте Мне черт знает чего...- И подумал недоуменно: "Где же вы, господин ван Шонховен?"
- Нет, нет,- прохрипел Колесников,- государя вы не порочьте. Я тоже,добавил от тихо,- в свое время пошалил, да я был слеп... Мы и так друг друга перекусать готовы, да вы еще усугубляете настроения всяких разбойников своими рассуждениями...
Это душа его продолжала исторгать пропитанные ужасом слова, почти лишенные связи, а грузное тело вдруг рванулось из кресел и, заламывая с мольбой руки, корчилось перед Мятлевым, словно это был и не Мятлев, а сам Леонтий Васильевич Дубельт, счастливый жандармский генерал, умница и прозорливец, кладезь обаяния, высокий, стройный, как барышня, с худым усталым лицом, сероглазый, с ласковым пожатием рук, с печатью страдания во взгляде, в свисающих серых усах, в горькой нечастой улыбке... "Мой добрый друг, не торопитесь с выводами. Осуждать крайне легко. Судей и ниспровергателей экая прорва, а созидателей - единицы. Трудно. Благонамеренность - не слабость, мой добрый друг, как это кажется некоторым не в меру суетным невеждам; благонамеренность - это намеренность добиваться блага своему отечеству. Эти господа имеют склонность хвататься за всяческие неуспехи и неудачи и раздувают их, в то время как их следует не раздувать, а спокойно, неторопливо, сообразно с ходом истории постепенно сводить на нет. Умоляю вас, мой добрый друг, вникните в мои слова, не подражайте ниспровергателям, не усугубляйте зла в нашем многострадальном отечестве... Трудно".
- Да вы политикам! - сказал Мятлев.- Меня это вовсе не интересует. Я, видит бог, просто хотел понять, каковы противоречия между поэтом и миром...
- Нет, нет и нет! - крикнул Колесников, озираясь.- Какие еще противоречия? Вон вы куда клоните... А в том-то и беда, что мы судим о царях со своих житейских кочек, а их страданий не видим. Нет и нет! Вам бы следовало описать, как наш друг пренебрег общим спокойствием в угоду собственному эгоизму, за что и поплатился, а вы...
- Эгоизму? - сказал Мятлев и двинулся на коллежского секретаря.
- Любезный друг,- внезапно сникнув, проговорил Колесников.- Я думал так же, поверьте. Но, поверьте, жизнь сложнее, чем кажется. Нельзя возбуждать одних против других: эдак мы ничего не добьемся, кроме хаоса. Государство от этого пострадает, затем пострадаете вы... Да неужели вы это в журнал снести хотели? - и показал на разбросанные листки.- Опомнитесь, не верю.
"Он увел у меня Анету, замучил Александрину, заставил жениться на Наталье",- подумал Мятлев.
- Вы меня не поняли,- сказал он, улыбаясь,- я политикой не занимаюсь, слишком хлопотно. Меня больше привлекают чувственные удовольствия. Теперь отсюда я постараюсь перейти незаметно и изящно к проблеме любви... (Колесников недоверчиво посмотрел на него.) Представьте себе молодую особу...- Мятлев рассмеялся.- Кстати,- спросил он не без ехидства,- делает ли свое дело господин Некрасов?
Литератор поперхнулся, долго молчал, затем проговорил шепотом:
- Картежник-с. Я глубоко разочарован.
Провидение внезапно смилостивилось, и его тоненький голосок нашептывал Мятлеву радужные перемены в судьбе, и князь все отчетливей видел перед собой острые ключицы и невыносимые серые глаза бывшего господина ван Шонховена, иногда ловя себя на том, что это видение занимает его более, нежели попытки проанализировать былые метания несчастного поручика. Да, да, представьте себе, что-то такое случилось, что он не мог уже размышлять о худенькой дочери госпожи Тучковой с прежним умилением.