Вопрос, давно назревавший, решился смехотворно просто. Лавиния не возражала против могучей руки и горячего сердца господина Ладимировского. Она меланхолично и покорно предоставила матери решать свою судьбу, ибо не знала способов перебороть домашнюю тиранию госпожи Тучковой, весьма утонченную и неумолимую.

- Я обещаю вам, Лавиния,- сказал он как-то,- спасти вас от зависимости, которою вы тяготитесь...

- Я не просила об этом,- засмеялась она, ценя его прозорливость.

- Мы, Ладимировские,- сказал он,- никогда не блистали при дворе, но род наш древен, а это имеет значение, представьте, вы увидите...

Его посулы были ей почти безразличны, она почти не верила в успех, хотя, честно говоря, все-таки надеялась, что за его широкой спиной сможет укрыться от неусыпного ока матери, от ее мягкой, горячей, шелковистой и неумолимой пятерни, так цепко держащей господина ван Шонховена, и, презирая себя, соглашалась с господином Ладимировским, а он обещал свободу так очаровательно, будто бы посмеиваясь над самим собой и при этом слегка краснея, и слушать его доставляло удовольствие. Да здравствует свобода! И в ее великолепной головке, переполненной фантазиями, рисовалось это немыслимое: туман, в тумане тонет все - тирания maman - долой тиранию! испуганное сухое лицо Калерии, тревожные телодвижения madame Jacqueline, неприличные намеки Мишки Берга... Долой намеки!.. Неужели это возможно?

- В конце концов,- сказал господин Ладимировский заговорщически,- мне еще только тридцать. Ваша матушка была моложе своего генерала на двадцать восемь лет, а тут всего лишь четырнадцать... При том, что я давно знаю и люблю вас...

Его фрак расточал пронзительные парижские ароматы, аккуратные широкие ладони покоились на мощных коленях как молчаливая гарантия будущих успехов.

- Maman и вас приберет к рукам,- засмеялась Лавиния,- в одно прекрасное утро вы проснетесь и обнаружите под своей кроватью Калерию с палкой в руке, а в гардеробе среди платьев дворника Мефодия... Хотите? Ну что ж, пожалуйста...- Но тут из придуманного тумана родилось воспоминание о совсем недавней картине, которая, казалось, была позабыта, ан нет, вспомнилась, выплыла, увиделась совершенно отчетливо: под окнами дома в сумерках, поддразнивая и обескураживая, два силуэта, ненатурально прижавшиеся друг к другу, и нервные голоса Мятлева и, по всей вероятности, графини Румянцевой, то есть уже княгини Мятлевой... И Лавиния, позабыв о приличиях, крикнула в глубину комнаты: - Maman, взгляните же, этого не может быть!..

- Я знаю о вашей давнишней детской дружбе с князем Мятлевым,- сказал господин Ладимировский.- О нем дурно говорят, но я вижу в этом случае пример редкого благородства и постоянства... Вы переписывались?

- О, это было давно,- сказала она с отчаянием,- и это неправда, то есть это не имеет никакого значения.

"Если женщина зачеркивает свое прошлое с печалью, значит, она все еще пребывает в нем",- вспомнил господин Ладимировский из недавно прочитанного...

- Вы ни о чем не будете жалеть,- вздохнул он.- Я очень сильный человек,- и поцеловал ее маленькую ручку.

Ночью она заставляла себя расплакаться, но слез не было. Зато потом ей приснился счастливый Мятлев на белом коне. Он легким кивком звал ее с собой... Она было побежала, так это было счастливо, но на пороге, свернувшись калачиком, лежала громадная Калерия, и через нее нельзя было переступить.

Две силы вели войну с переменным успехом. То воспоминания одерживали верх, то явь. То пустомеля князь, предавший ее, околдованный румянцевскими прелестями, холодно поглядывал на ее сборы, то сильные плечи господина Ладимировского заслоняли все, и открывалась свобода... Да здравствует свобода!.. Но если так, тогда зачем, зачем, когда раздавался звонок в прихожей, казалось, что в шубе, покрытой снежинками, Мятлев кланяется господину ван Шонховену?.. Зачем?..

Однако Лавинии удалось осилить наваждение, и она заторопилась к неминуемому. Что князь? Детская игрушка, да и только. Анахорет, доведший любовницу до пруда... Его вытянутое лицо полно тоски, словно одинокая флейта непрерывно звучит на одной ноте в осенних сумерках...

- Вы не должны упоминать имени князя Мятлева в связи со мной,- сказала она господину Ладимировскому.- Это детские игрушки.

Он с благодарностью поцеловал у ней руку, подумав, что, если ребенок судит о детстве высокомерно, стало быть, он все еще пребывает там...

Наконец это свершилось. Все ведь текло, не уклоняясь от расписания, сочиненного госпожой Тучковой. Правда, перед тем как следовало садиться в экипаж ехать в церковь, маленький и не очень опасный бес чуть было не толкнул Лавинию на безрассудство. Она отпросилась на минуточку у наряжавших ее женщин, выскочила в пустую столовую, выглянула в окно. Внизу стоял князь Мятлев, задрав голову, с напряжением всматриваясь в темные окна. "Ага, наконец-то! - подумала она без удивления, слабея, задыхаясь... Но это был простой мужик в продранном зипуне, без шапки...- Какие шутки,- вздохнула она с облегчением, не представляя, как бы это она очутилась с Мятлевым с глазу на глаз и уже не в качестве господина ван Шонховена, а в качестве... этой... ну... женщины...- О чем говорить?" - ужаснулась и вернулась к зеркалу.

Итак, все текло по расписанию, сочиненному госпожой Тучковой. Правда, когда встречали свадебных гостей, их вид и вся обстановка напомнили ей еще одну минувшую сцену, и она целое мгновение находилась в плену у этого минувшего... В некоем доме, куда она явилась с матерью по приезде из Москвы и чинно сидела, изнывая от скуки, оказался и Мятлев с молодой княгиней, при взгляде на которую дух захватывало, так она была хороша. Этот чужой мужчина, совсем чужой, незнакомец, сквозь свои дурацкие очки не смог разглядеть господина ван Шонховена, а госпожа Тучкова преувеличенно громко с ненатуральным выражением лица принялась рассказывать о чем-то столь малозначительном и так лихорадочно торопливо, что хотелось погладить ее по руке и сказать: "Maman, что с вами? Успокойтесь. Все это вздор. Вы лучше поглядите, как она прекрасна, эта дама... Господь с вами, разве можно так волноваться?.." Как раз в этот момент князь покинул свою жену и прочих дам и удалился в другую комнату, где мужчины курили; но там, в другой комнате, он случайно сел так, что оказался в поле ее зрения. Расплывчатый и неясный его лик, обрамленный табачным облачком, меланхолично раскачивал-ся в отдалении, будто бы в отчаянии. Ах, ну что ему было, такому прекрасному, среди этих унылых и похожих один на другого?.. "Maman,- сказала она шепотом,- как это невыносимо, правда?" И госпожа Тучкова, снисходя к ее слабости, не дождавшись чая, увела ее прочь.