Аморализм всегда в конечном счёте примитивен - это закон. Один из героев восклицает: "Рен Боза надо спасать во что бы то ни стало! Это величайший учёный!". Всё последовательно: менее нужные получат эвтаназию - и никаких проблем!
Для более полной характеристики социальных идей Ефремова надо добавить, что биологию он понимает ортодоксально-лысенковским образом. Предки Миико были ныряльщиками за жемчугом, и их искусство случайно проявилось у неё. Кажется, Ефремов в самом деле верит, что потомки цирковой лошади рождаются со способностью танцевать вальс. Здесь нет идей: писатель просто следует официозной "науке", перелагает её в "художественные образы".
Однако вернёмся к истории, О ней герои Ефремова говорят непрерывно, и что же говорят? Мвен Мас говорит, что читал старинный роман, где описывалось нашествие на предков Дар Ветра (то есть русских) "какого-то великого завоевателя - свирепого истребителя людей, живущего в Азии". Хороши же наши потомки, ничего не знающие о татаро-монголах! В другом месте читаем, как археологи нашли в скифском кургане рядом со скелетом старика-вождя скелет юной женщины. Находка вполне обычная, но среди людей будущего разгорелась дискуссия: "по доброй воле или насильно пошла женщина за своим мужем?". Чуть ниже герои рассуждает об изоляции, в которой находились Египет, Ассирия, Вавилония. Критиковать не будем...
Сделаем первые выводы. "Туманность Андромеды" - это остроумная попытка придать самым обывательским взглядам сталинской эпохи форму, соответствующую XX съезду КПСС. В эти годы стала очевидной необходимость отказа от ждановских канонов в искусстве и общественных науках. В то же время подлинно новых идей не было выдвинуто, способ социального и духовного обновления не был найден. Это отчётливо проявилось чуть позже в двух наиболее приметных явлениях: нарастающем культе личности Хрущёва и в захлестнувшей страну волне национального самодовольства, связанного с первыми космическими полётами. Потребность в новом достигла размеров голода. Для массовой аудитории, особенно молодёжной, этот вакуум и заполнил Ефремов. Влил старое в новые мехи, и вкус был до того знаком, что мало кто заметил, что вино-то прокисшее.
Впоследствии Ефремов не раз возвращался к тому жанру, который он для себя открыл "Туманностью Андромеды". Центральный эпизод повести "Сердце Змеи" - встреча земного звездолёта с кораблём иной цивилизации, развивавшейся иначе, чем земная (например, роль кислорода у них играет фтор), но имеет те же формы, что и у нас. Смысл повести - в обосновании такого сходства, что выявляется в ходе длинной беседы, которую ведут земляне на борту корабля. В "Сердце Змеи" ещё более отчётлив тот принцип, что был у автора и раньше: сюжет, герои, их диалоги - это лишь форма, в которой он излагает свои идеи, причём не составляет труда выделить это "содержание" из "формы". Повесть завершается совершенно комической сценой: биолог звездолёта без слов (язык фторных людей земляне знать не могут), одним-единственным рисунком объясняет фторянам программу действий их человечества на много поколений вперёд. Действительно, все эти идеи можно изложить в две минуты на клочке бумаги.
Скажем точнее: идеи Ефремова ничего нового в себе не содержат. То же самое мы найдём уже в первом русском фантастическом романе - "Красной Звезде" Богданова (1908). Богданов описывает своих марсиан очень похожими на людей Земли, ибо "число возможных высших типов, выражающих возможную полноту жизни, не так велико". Это то же самое, что пишет Ефремов: "только низшие формы жизни разнообразны; чем выше, тем они более похожи друг на друга". В языке Богданова только слышны ноты эмпириомонизма. Богдановские марсиане точно так же отрицают воспитание детей в семье, применяют эвтаназию. Так что богдановский "коммунизм" неотличим от ефремовского. Последнее нуждается в уточнении: у Богданова много глубоких, пророческих мыслей, но Ефремов обнаруживает параллели только с самым банальным. Даже сам герой Богданова, землянин, попавший на Марс, говорит, что "мысль об ограниченном числе высших типов" приходила ему в голову ещё в университете.
В 1965 г. в "Огоньке" появился рассказ "Пять картин" (первоначальное название - "Космос, космос..."). Он малоизвестен, но для нашей темы имеет большое значение. Судя по терминам и именам, действие его одновременно "Туманности Андромеды". Сюжет таков: специалисты по истории искусств ищут, были ли в прошлом художники, посвятившие своё творчество космосу. Наконец, в микрофильмах старых альбомов они нашли требуемое. Имя его Ефремов не называет, предпочитая намекать, но столь прозрачно, что о намёке не может быть и речи: "Эксперты разошлись во мнениях относительно его имени. Некоторые думали, что это был "сокол" - русское название хищной птицы". Другие считали, что корень имени - "сок". Ясно, что речь идёт об известном советском художнике Андрее Соколове. На основе дальнейшего изложения можно даже примерно назвать эти пять картин: "Синее утро", "Красный вечер", "Электронный мозг", "К недрам Сатурна" и "Спуск". Но суть не в этом. Ситуация то ли комична, то ли трагична: люди будущего настолько забыли русский язык, что не могут понять такую обычную фамилию, как "Соколов"! Право же, мы мёртвые языки знаем лучше! Мне что-то не хочется в это одичавшее будущее...
Что за странное занятие - "разгадывать" фамилию? Вы всегда знаете, что значат иностранные фамилии? Ну и что из того? Но у Ефремова эта противоестественность - литературный приём (?!). Художнику "дали нежное прозвище СОКОЛ РУССКИЙ". Смысла в этой фразе нет (зачем прозвище?), но направленность её понятна: всё то же противопоставление всего русского всему иностранному. Ради этого и написан весь рассказ, а не только ради популяризации картин Соколова (тогда ещё в этом нуждавшегося, хотя, впрочем, без особого примечания читатель и не догадался бы, что речь идёт о реальном человеке). Это тот же "Последний марсель", только на лад 60-х годов, космической эры. Можно лишь подивиться писателю, который не скрываясь повторяет сам себя, подделываясь только под внешние формы эпохи. Как обычно, национализм ведёт к бессмыслице: далее в рассказе герои восхищаются гениальностью художника, "который никогда не был на других планетах и мог написать на картине то, что люди увидели лишь сотни лет спустя". Каких бы похвал не заслуживал талант Андрея Соколова, но ЭТА похвала может быть воздана лишь сотни лет спустя, не ранее. Вероятно, Соколову не нужен культ его личности. И тогда единственным содержанием рассказа становится не творчество художника, а его национальность. И это литература мечты?