Утром - летнее голубое небо, двадцать пять градусов тепла. Снова уселись в "рафик". На выезде из Вышгорода, у поста ГАИ- дозиметрист. Останавливает и "обнюхивает" датчиками колеса у редких машин со стороны Чернобыля. У обочины стоит голубой "жигуленок" с открытыми настежь дверями и багажником. Внутри-тюки с вещами, ковры. Владельцы, мужчина и женщина, стоят рядом. "Да что же это такое?! - причитает женщина.- Свое добро - и не забери..."
- Сегодня злой воздух.- Водитель натянул на нос висевший на шее противопылевой респиратор.
Жжет дыхание, все сильнее режет веки. Вслед за водителем все натянули респираторы, а мне почему-то стыдно. Стыдно бить челом перед радиацией, черт бы ее побрал! Впереди на асфальте наносы пыли. Нас обошла "Волга" с министром, пыльное облако активностью около 30 рентген в час окутало "рафик". Надел респиратор. "Волга" министра скрылась за поворотом. Снова одни на дороге. Изредка обгоняем тяжело ползущий миксер с грузом сухого бетона. И вновь глухо, пусто. На обширных просторах полей, в деревнях и хуторах-ни души. Зелень еще свежая. Но скоро, я знал это по опыту, начнет темнеть, чернеть, пожухнет и станет рыжей хвоя елей и сосен. Набравшие силу зеленя станут хиреть, и, как шерсть баранов, эти волосы земли будут копить в себе радиацию. Там ее наберется в два-три раза больше, чем на поверхности дорог.
Попель жалуется, что болит темечко.
- Поперло давление,-заключает он.-Войну прошел, столько пережито... Приедем, сразу спрошу Садовского: нужен я здесь?.. Я ведь в Москве больше моту сделать, чем в Чернобыле, в тысячу раз... И в сто раз быстрее.
Михайлов, Разумный, Кафанов то и дело заглядывают в окуляры своих дозиметров.
- А у меня стрелка вообще ушла на минус левее нуля,-сказал Разумный.- Что за качество, везде халтура!
- Это ты уже не впитываешь, а отдаешь рентгены,-шутит Филонов.- Уже отдал больше, чем схватил.
- А у меня ровно на нуле,-заявил Михайлов.-Но глаза жжет, и началась почесуха в ногах.-Он остервенело зачесал щиколотки.
- Это у тебя мандраж, Валентин Сергеевич,-сказал Разумный.
Кругом ни души. Не видно птиц, хотя нет, вон вдалеке лениво и невысоко летит ворон. Интересно бы измерить его активность. Сколько он набрал радиации в перья? А вот через несколько километров еще одна живая душа. Навстречу нам со стороны Чернобыля по обочине дороги бежит, взбивая радиоактивную пыль, пегий жеребенок. Растерянный, сиротливый, вертит головой, ищет мать, жалобно ржет. В этих местах скот уже расстреливали. Чудом уцелел. Беги, беги отсюда, малыш. Впрочем, шерсть на нем тоже очень радиоактивна. Но все равно беги, беги отсюда. Может, повезет...
До Чернобыля совсем близко. Справа и слева-военные лагеря, палаточные городки, солдаты, много техники: бронетранспортеры, бульдозеры, инженерные машины разграждения (сокращенно- ИМРы) с навесными руками-манипуляторами и бульдозерными ножами. Они напоминают танки, только без орудийных башен. И снова палаточные городки. Войска, войска, войска.
Подъезжаем к райкому. Здесь тоже полно машин. В основном легковые разных марок, автобусы, "кубанцы", "рафики", бронетранспортеры, закрепленные за членами правительственной комиссии. Все эти легковые и прочие машины придется спустя время закапывать: за месяц-два набирают такую активность, что в салоне до 5 и более рентген в час.
Обошел коридор первого этажа. На дверях приколоты кнопками листки, клочки бумаги с надписями; "ИАЭ" (Институт атомной энергии), "Гидропроект", "Минуглепром", "Минтрансстрой", "НИКИЭТ" (главный конструктор реактора), "Академия наук" и многие другие. Заглянул в комнату с вывеской "ИАЭ", У окна впритык друг к другу два письменных стола, за левым-Евгений Павлович Велихов, за правым-министр Майорец в таком же, как у меня, синем х/б комбинезоне и шерстяном берете на стриженной под машинку голове. Рядом на стульях зампред Госатомэнергонадзора, член-корреспондент Академии наук Сидоренко, академик Легасов, замминистра Шашарин, зам начальника Союзатомэнерго Игнатенко.
Майорец напирает на академика Велихова:
- Евгений Павлович! Надо кому-то брать организационное руководство в свои руки. Здесь десятки министерств, Минэнерго не в состоянии объединять всех...
- Но Чернобыльская АЭС-ваша станция,-парирует Велихов,- вы и должны объединять. - Велихов бледен, в клетчатой рубахе, расстегнутой на волосатом животе. Утомленный вид, схватил уже около 50 рентген.-И вообще, Анатолий Иванович, нужно отдавать себе отчет в том, что произошло. Чернобыльский взрыв хуже Хиросимы. Там одна бомба, а здесь радиоактивных веществ выброшено в десять раз больше. И плюс еще полтонны плутония. Сегодня, Анатолий Иванович, надо считать людей, жизни считать...
Позднее я узнал, что фраза "считать жизни" приобрела в эти дни новый смысл: на вечерних и утренних заседаниях правительственной комиссии, когда речь заходила о той или иной частной задаче-собрать топливо и реакторный графит возле блока, пробраться в зону высокой радиации и открыть или закрыть какую-либо задвижку,- председатель правительственной комиссии говорил: "На это надо положить две-три жизни... А на это-одну жизнь". Произносилось это просто, буднично.
У людей, руководивших ликвидацией чернобыльской аварии, были, конечно, ошибки, но им не откажешь в личном мужестве.
Я вышел из кабинета. Мне не терпелось скорее найти Брюханова... Сбылось то, от чего я предостерегал его пятнадцать лет назад в Припяти, Уже казалось, что он почти прав: Чернобыльская АЭС- лучшая в системе Минэнерго СССР, сверхплановые киловатты, скрываемые мелкие аварии, Доски почета, переходящие знамена. Ордена, ордена, ордена, слава... взрыв... Гнев душил меня.
В коротком полутемном пролете коридора, прислонившись к стене, стоял маленький, щупленький человек в белом хлопчатобумажном комбинезоне, без чепца; седые курчавые волосы, пудрено-бледное морщинистое лицо, выражение смущения, подавленности. Глаза красные, затравленные... Я прошел мимо, и тут меня ударило: "Брюханов!" Я обернулся:
- Виктор Петрович?!
- Он самый,-сказал человек у стены знакомым глухим голосом.