- Василий Борисыч со старицами в леса да на Китеж располагал съездить,молвила Манефа.

- Этот ничего...- сказал Патап Максимыч.- Василий Борисыч человек иной стати. Его опасаться нечего. Чтобы московских скосырей да казанских хахалей тут не было - вот про что говорю. Они к тебе больно часто наезжают....

- Благодетели...- молвила Манефа.

- То-то благодетели!.. Чтобы духу их не было, пока Прасковья у тебя гостит,- строго сказал Патап Максимыч.

- Будь спокоен, Патапушка, будь спокоен, ухраню, уберегу,- уверяла его Манефа.- Да вот еще что хотела я у тебя спросить... Не прими только за обиду слово мое, а по моему рассуждению, грех бы тебе от господней-то церкви людей отбивать. - Это кого?- спросил Патап Максимыч.

- Да хоть бы того же Василья Борисыча. Служит он всему нашему обществу со многим усердием; где какое дело случится, все он да он, всегда его да его куда надо посылают. Сама матушка Пульхерия пишет, что нет у них другого человека ни из старых, ни из молодых... А ты его сманиваешь... Грех чинить обиду Христовой церкви, Патапушка!.. Знаешь ли, к кому церковный-от насильник причитается?..

- К кому? - слегка улыбнувшись, спросил Патап Максимыч.

- А вот к кому - слушай,- молвила Манефа и медленно, немного нараспев прочитала: - "Аще кто хитростию преобидети восхощет церкви божии: аще грады, или села, или лугове, или озера, или торжища, или одрины, или люди купленные в домы церковные, или виноград, или садове, и вся какова суть от церковных притяжаний..." Манефа приостановилась.

- Что стала? Дочитывай,- молвил Патап Максимыч. Не впервой доходилось ему слушать читаемые сестрой статьи из устава или Стоглава.

- "...первое: еже святыя троицы милости, егда предстанем страшному судищу, да не узрит,- продолжала Манефа, смотря в упор на Патапа Максимыча,- второе же: да отпадет таковой христианския части, яко же Иуда от дванадесятого числа апостол; к сему же и клятву да приимет святых и богоносных отец".

- Значит, по-твоему, Василий-от Борисыч - купленный раб? - с усмешкой молвил Патап Максимыч.- Кто ж его покупал?

- У тебя, Патапушка, все смехи да шутки. Без издевок ты ни на час... Ты ему дело, а он шутки да баламутки,- сказала Манефа. - А ты спасена душа, не отлынивай, держи ответ на то, про что спрашивают. Это ведь ты из Стоглава мне вычитала, знаем и мы тоже маненько книжно-то писанье.- Там про купленных людей говорится... Сказывай же про ряду: кто купил Василья Борисыча, у кого и какая цена за него была дадена? - продолжал шутить Патап Максимыч. - В Стоглаве не про одних купленных в церковны домы людей говорится... Тамо сказано: "...и вся какова суть от церковных притяжаний",- сдержанно, но с досадой молвила Манефа.

- Притяжание-то что означает?- спросил Патап Максимыч.- То же, что стяжание, имущество, значит... Так разве он не человек, по-твоему, а имущество, вот как этот стол, аль эта рубаха, аль кони да коровы, не то деньги?.. Крещеный человек может разве притяжанием быть?.. Не дело толкуешь, спасенница.

- С тобой, батька, не сговоришь. У тебя уж нрав такой,- молвила Манефа.- А что, отбивая Василья Борисыча от церкви, чинишь ей обиду - в том сумленья не имей. Дашь ответ пред господом!.. Увидишь!..

- Ладно, хорошо. Это уж мое дело,- сказал Патап Максимыч.- Авось отмолимся, вас же найму грехи-то замаливать.

- Суеслов! - недовольным голосом сказала Манефа, вставая со стула.- Я уж пойду, надо собираться, ехать пора. Благодарим покорно,- примолвила она, низко поклонясь брату, и с этим словом тихо вышла из боковуши.

Оставшись один, долго взад и вперед ходил Патап Максимыч. "Ишь какое слово молвила,- думал он.- Церковное притяжание!..Чего только эти келейницы не вздумают!.. Человека к скоту аль к вещи какой бездушной применила!.. А губа не дура - понимает, каков он есть человек... Дорожит... Жаль отпустить... На Москве-то как взбесятся!.. То-то начитают мне!.. И в самом деле, пожалуй, к церковным татям причтут!.. Да ну их совсем!.. Не детей крестить... Что мне Москва?.. Плевать!.. А с Васильем таких делов наделаем, что всем за удивленье станет!.. На Горах новы промысла разведем, божьему народу хлеб-соль дадим!.. Довеку не забудут Патапа Чапурина!.. Какие же бы промысла-то завести?.. Приглядеться надо, говорит, что будет сподручнее... Ну, да это его дело... Выдумывай!.. А умен, пес на него лай!.. Вот сынок-от будет так уж сынок!.. Не Алешке чета... А что-то он, сердечный?.."

* * *

Жар свалил. По вечерней прохладе двинулись келейные гости из Осиповки. В восьми повозках ехали. В каждой по две, в иной и по три келейницы сидело: всех впереди мать Манефа с Васильем Борисычем, за ними Параша с Фленушкой, потом Марьюшка, головщица с уставщицей Аркадией, потом другие матери и белицы, сзади всех мать Лариса с Устиньей. Неразговорчива была с девицами и к тому же сонлива мать Лариса, а Устинья молчала со злости и досады на то, что едет в скит Прасковья Патаповна, что поедет она на богомолье с Васильем Борисычем и что мать Манефа, пожалуй, с ними ее не отпустит.

Зато в двух передних повозках разговоры велись несмолкаемые. Фленушка всю дорогу тараторила, и все больше про Василья Борисыча. Любила поспать Прасковья Патаповна, но теперь всю дорогу глаз не свела - любы показались ей Фленушкины разговоры. И много житейского тут узнала она, много такого, чего прежде и во сне ей не грезилось.

Мать Манефа всю дорогу с Васильем Борисычем пробеседовала. Говорили больше про намеренье Патапа Максимыча взять его к себе в приказчики.

- Что ж, Василий Борисыч? Неужто и в самом делепокинешь ты дело божие? спрашивала его Манефа.

- И сам еще не знаю, матушка,- ответил Василий Борисыч.- Силом вырвал он из меня слово... Допрежь того никогда и в ум мне не прихаживало, чтоб торговым делом займоваться... Так пристал, так пристал, что сам не знаю, как согласье дал... Ровно в тумане в ту пору я был.

- Он хоть кого отуманит. Его на то взять,- молвила Манефа - Любого заговорит, и не хочешь, согласье дашь. Такой уж человек, господь с ним... Какие ж твои мысли насчет этого, Василий Борисыч? - поправляясь на пуховике, сказала Манефа.

- Не могу еще теперь ничего сказать,- ответил Василий Борисыч.- Шесть недель - время... Успею обдумать.

- Конечно, шесть недель достаточно,- сказала Манефа.- А по теперешним-то твоим мыслям куда больше склоняешься?