Однажды мне нужно было встретить Паулу на пароме Сапеле. Эдаль увязалась со мной до машины, и я взял её с собой, надеясь приучить её путешествовать. Вначале она нервничала в машине, боязливо цеплялась мне за шею и вся прижималась ко мне. Я медленно ехал к берегу реки, всё время разговаривая с ней, убеждая её в том, что бояться нечего.

Мы сидели в ожидании парома, всё кругом было тихо и спокойно. Мимо нас, напевая, прошла какая-то африканская девушка с корзиной перцев на голове.

Когда она увидела Эдаль, корзина наклонилась, а глаза у девушки широко раскрылись.

- Вот это да! Гляньте! Что за зверь!

Мгновенно нас окружила многоголосая толпа.

- Ты только погляди!

- Ну и зубы!

- Не хуже, чем у собаки!

- Да она и человека может загрызть!

- А почему она не кусает белого человека?

- А, да ведь это доктор! Он сделал ей укол!

Какой-то человек с осунувшимся лицом в обтрёпанных шортах, очевидно рыбак, протолкался сквозь толпу.

- Эге! Да это водяная собака! Она охотится на рыбу. Для нас это плохо! При возможности она может укусить человека!

Я завёл мотор и пока выжимал сцепление, наш сведущий приятель всё распространялся о кулинарных качествах молодых выдр.

- Когда её убьёшь и разделаешь...

Было решено, что Эдаль поедет с нами. И Полли тоже. За оставшееся недолгое время я получил разрешение на их ввоз в Лондон и забронировал место на самолёте. Эдаль полагалось ехать в вентилируемом ящике, а Полли в лёгкой дорожной клетке.

Наше путешествие началось в ужасно жаркий день в начале марта с перелёта из Бенина в Лагос. Самолётик раскалился как сковородка на жгучем полуденном солнце.

Во время полёта мы попадали в воздушные ямы, и самолёт бросало как утлую лодчонку в шторм. Мы ужасно волновались за Эдаль.

В Лагосе она была без сознания и на грани смерти. Мы бросились с ней в гостиницу, её обмякшее тело просто пылало, дыханье было трудным и прерывистым, а сердечко еле стучало, пока она из последних сил боролась с последствиями перегрева. Мы положили её на спину в ванну, где было на два пальца холодной воды, смочили ей иссохший рот и обмыли ей лапы водой из холодильника.

Когда ей стало полегче, мы положили её на мокрое полотенце под вентилятор в нашей спальне с зашторенными окнами. Пока Паула отправилась в город за самыми необходимыми покупками, я сидел с Эдаль, купал её и смачивал ей рот ледяной водой. Постепенно жар у неё стал спадать, она стала дышать ровнее, и сердце стало биться не так сильно; затем она погрузилась в сон.

Вечером мне нужно было выйти из комнаты на несколько минут. Закрывая дверь, я, должно быть, потревожил её, так как, когда вернулся, она заползла под кресло и сидела там сбитая с толку и напуганная. Когда я стал на колени и заговорил с ней, в глазах у неё засветилось узнавание и облегченье, она слабо потянулась и прижалась мне к шее, заскулила и стала тыкаться мне в лицо.

На следующий вечер мы сели в самолёт "Стратокрузер" компании БОАК назначением в Лондон. Эдаль отдохнула и поправилась, и я дал ей успокоительную таблетку. Ей надлежало ехать в герметизированном отсеке под передним пассажирским салоном.

Нам предстояла дозаправка горючим в Кано перед большим ночным перелётом через Сахару до Рима.

Когда мы вышли в Кано, то с облегчением и удовлетворением обнаружили, что она совсем сонная и вовсе не беспокоится. Она непринуждённо проследовала за нами в здание вокзала, где подружилась с командиром корабля, а на крошечном клочке травы, -назвать его газоном было бы слишком лестно, - она обнаружила фонтанчик и счастливо поплескалась в нём.

Мы дали ей ещё таблетку снотворного, и она, должно быть, проспала всю ночь, так как совсем не беспокоила нас до тех пор, пока мы не оказались над Ла-Маншем и начали спускаться к Лондону. Тогда она заскулила и заплакала, стюардесса посочувствовала нам, но в отсек к Эдаль во время полёта попасть было нельзя.

В зале таможни как обычно было много народу, сонные пассажиры и энергичные носильщики. Угрюмый таможенник перелистал нашу пачку экспортных и импортных деклараций, посмотрел ветеринарный сертификат и молча пометил мелом наш багаж.

На улице нас уже ждали друзья с машиной. Полли так и красовался, помахивая огненно-красным хвостом и посвистывая вслед проходящим мимо. Кто-то крикнул ему:

"Гляди, приятель, у тебя зад горит!"

Эдаль была в жалком состоянии, ей хотелось пить и есть, она совсем обессилила, стараясь выбраться. Пальцы у неё были содраны и кровоточили, и на морде была досадная ссадина. Её испытания теперь уже почти закончились, но впереди ещё было ночное путешествие на поезде в Инвернесс.

На вокзале Юстон проводник отнёсся к нам с пониманием и решил помочь. Он не мог пустить Эдаль к нам в купе, а взял коробку с ней к себе, где было тепло, и мы отблагодарили его должным образом.

В Инвернессе было прохладное светлое утро. Я взял на вокзале свою машину, куда мне её пригнали, и мы направились в деревню, остановившись только раз, чтобы купить ей рыбы. Был ясный, чудный день, в воздухе уже пахло весной, и мы кружили по горам в направлении западного побережья, восхищаясь пастельными тонами холмов, сравнивая их с яркими цветами Африки, и частенько останавливаясь, чтобы дать Эдаль исследовать свою новую родину. Она была счастлива, что снова свободна и с нами, и не сердилась на нас за ужасы путешествия. Она хорошо чувствовала себя в машине, но была беспокойным пассажиром, постоянно перебиралась со стороны на сторону, чтобы смотреть в окна.

В следующие несколько недель, пока расцветала весна, я снова обследовал с Эдаль морское побережье и горные ручьи, которые знал с детства. Хотя она сначала отпрянула, ступив в холодную воду, наш более холодный климат, кажется, устраивал её.

Во время отлива она выкапывала из песка сочных устриц, научилась охотиться на крабов и рыб-башмачников среди скал и камней. Она по-прежнему быстро росла.

Когда мы уезжали из Нигерии, она была около метра длиной и весила килограмм семь, к маю же набрала ещё четыре с половиной килограмма, прибавила сантиметров на пятнадцать, и стала очень сильной.