Проезжая, она увидела "Лэндровер", заинтересовалась как и любой другой человек, как же произошла авария, и заехала в Друимфиаклах, чтобы спросить, не пострадал ли кто-нибудь. Я вкратце рассказал ей ,что произошло.

- И вы не поранились? - спросила она.

- Нет, ничуть.

- Да верно ли?

- Абсолютно. Парочка синяков, да ссадина на ноге. Чувствую себя хорошо.

Я был уверен в этом настолько, что, когда обнаружились симптомы травмы, поначалу вовсе не соотнёс их с этой аварией.

- Ну что ж, - сказал Кэлум Мэрдо. - Не знаю, повезло вам или нет, майор (моё звание военных лет так и пристало ко мне в округе, несмотря на все мои усилия избавиться от него). Вам сошла с рук езда не "Мерседесе" со скоростью сто пятьдесят миль в час, и от этого не пострадали ни вы, ни население британских островов, а теперь вы съехали с дороги в "Лэндровере" на скорости менее двадцати миль в час. Говорят, что сатана любит своих, так вот у него много разных путей для этого, и может быть, он применяет для этого как оленей, так и специально оборудованные "Лэндроверы". Во всяком случае верно одно: раньше своего срока не помрешь..."У меня назначено свидание со смертью на баррикадах..." Извините, если я увлёкся своим собственным краснобайством.

Пять дней спустя я прибыл в аэропорт "Афины". Когда вышел из самолёта и стал спускаться по трапу, жара прямо-таки прижимала меня к земле. Пассажиры двинулись по лётному полю в направлении аэровокзала, находившегося метрах в двухстах от самолёта, и не прошёл я и четверти пути, как почувствовал, что весь обливаюсь потом. Пройдя полпути, я испытал вдруг какую-то странную судорожную боль в левой ступне, тупую боль, как при ушибе, которая постоянно нарастала. К вящему моему удивлению стало так больно, что пришлось остановиться. Я поставил багаж и покрутил ногой, полагая, что, пожалуй, отсидел ногу в самолёте. Примерно через минуту боль утихла, но появилась вновь, когда я добрался до таможни. Как только я стал неподвижно, а в течение долгого времени мне не оставалось ничего другого, она отошла. В аэропорту меня встречал брат с автомашиной, после этого мне уже не пришлось ходить пешком, и вскоре я совсем позабыл об этом случае.

У моего брата была яхта и две прекрасных стоящих рядом виллы на острове Эвбея.

Их террасы, увитые плющом и виноградником, находились метрах в стах от моря. В течение лета он обычно сдавал внаём как яхту, так и большую из вилл, и только изредка, когда в последнюю минуту кто-то отказывался, как вот теперь, он пользовался яхтой сам со своими друзьями.

В некотором плане, с учётом климата и отличной, более чеканной красоты, дом моего брата в Катунии был удивительно похож на мой собственный в Камусфеарне.

Небольшое приморское селение в пяти милях к северу, порт рядом с торговым центром - в семнадцати милях к югу.

Мы доехали от Афин к этому порту, Халкису, где мост перекрывает узкий пролив с быстрым течением между материком и островом Эвбея, и где стояла его яхта в ожидании нас. Когда мы добрались до Халкиса, было уже темно, и брат решил переночевать там и плыть дальше утром. Мне опять не пришлось ходить пешком, и я выбросил из головы странное поведение моей ноги в афинском аэропорту.

Мы ужинали в ресторане на набережной, а узкая полоса воды, отделявшая нас от материка, искрилась многоцветным серебром отражённого света, который извивался как угорь в набегавшем прибое. Мы пили вино из изюма и ели жареных крабов. К счастью, я уже закончил есть, когда увидел, как их готовят, и мне пришлось отодвинуть кресло, чтобы больше не видеть этого. В нескольких метрах от нашего столика девчушка, нежное создание с ангельским ликом лет десяти-одиннадцати, стояла у мангала с углями, а рядом с ней был большой поднос, полный щупалец осьминога и крабов. Время от времени она брала щипцы и клала что-то новенькое на противень перед собой. Решётка, на которую она клала их, с трех сторон была огорожена стеклом, как виварий, и я задумался, к чему бы это. Затем я вдруг увидел, что ноги ближайшего ко мне краба на решётке шевелятся, что единственно неподвижными на всей этой поверхности были щупальца осьминога. Несколько минут спустя я понял, что крабов зажаривают живыми на очень, очень малом огне. Те, которых я видел, были на поздних стадиях приготовления, они лежали на спине с тлеющими углями под ними и могли выразить протест своей угасающей жизни только таким образом.После долгого времени всё движение прекращалось, девочка проверяла их и давала сигнал официанту. Тот приносил поднос, и она щипцами перекладывала горячих крабов и щупальца осьминогов, пока решётка не освобождалась совсем. И только тогда я понял, для чего нужны стеклянные стенки. Она щипцами выбирала свежего краба и осторожно укладывала его спиной на решётку. В течение нескольких секунд он оставался неподвижным, затем, когда жар от тлеющих углей проник сквозь панцирь, краб вдруг приподнялся на правую сторону и буквально выстрелил собой в воздух. Он ударился о стеклянную стенку, упал назад на решётку и со страшной скоростью стал вертеться на ней. Одна из его лап провалилась сквозь решётку, попала на угли и подгорела. Девочка снова подхватила краба щипцами и терпеливо уложила его опять на спину. Ей пришлось проделать это три раза, только тогда ноги у него беспомощно зашевелились, и она смогла обратить своё внимание на следующую жертву. Эта даже перепрыгнула через стеклянную стенку с первого же прыжка и упала на тротуар, где и завертелась на обожженных ногах. Кто-то за соседним столиком заметил это и засмеялся. Тогда я отодвинул свой стул, чтобы не видеть эту девочку, и сзади ко мне доносился лишь восхитительный аромат жареных крабов.

Когда поутру мы отплыли, тревоги, заботы, стресс и душевные волнения моей жизни дома, казалось, сошли с меня как ставшая ненужной змеиная кожа. Здесь, при свежем ветерке с севера, рябившем море до оттенка темной ляпис-лазури, и ярких миниатюрных радугах, вздымавшихся от белых волн, рассекаемых носом нашей яхты, при солнышке ещё не слишком жгучем для голого тела и досках палубы , ещё не обжигающих босые ноги, я чувствовал себя свободным и вдохновлённым, как обычно ощущал себя в Камусфеарне. Я думал, что, пожалуй, секрет сохранения своего видения состоит в том, чтобы всегда кочевать, никогда не оставаться на одном месте достаточно долго, чтобы зрение не затуманивалось мертвенным пологом, нарастающим бельмом, состоящим из тревог о прошлых ошибках и их последствиях в настоящем. Я чувствовал солёные брызги у себя на лице и был счастлив.