По возвращении я узнал, что Терри Наткинз уволился, Джимми Уатт остался один, и теперь дня не хватало на то, чтобы управиться со всеми делами по хозяйству Камусфеарны. Это было начало целой череды временных помощников, и почти все они, каждый по-своему, приближали конец Камусфеарны.

Месяца полтора спустя мы разошлись с женой, хотя развелись только в июле 1964 года. На этом заканчиваются "Скалы остаются" по весне 1963 года, и вот отсюда я продолжаю историю Камусфеарны, или, если кому-то так больше нравится, историю рябинового дерева.

24 июня 1963 года я уехал из Камусфеарны на юг. Я собирался погостить полмесяца у своего брата в Греции. Как правило я с большой охотой собираюсь в такие поездки, но теперь мне не хотелось покидать собственный дом, или то, что от него оставалось, так как я отчаянно старался сохранить его в целости.

На вершине холма я перегрузил свой багаж из джипа в большой "Лэндровер", в котором собирался доехать до Инвернесса и пересесть на поезд, идущий на юг. В этом "Лэндровере" я ездил ещё по Северной Африке, и у него был ряд особых приспособлений. Среди них было одно, которое несколько минут спустя, вероятно, спасло мне жизнь. Это была усиленная крыша с багажником, выдерживающая вес человека и снаряжения. Помнится, было тихое солнечное утро, а море в проливе Слит внизу было абсолютно синим. Высокие белые кучевые облака стояли над пурпурными холмами Ская.

Первые семнадцать миль от Камусфеарны дорога одноколейная, через каждые две-три сотни метров устроены места для разъезда, а первые пять миль до деревни она совсем узенькая. К примеру, она едва годится для того, чтобы разъехаться машине и велосипеду.

Я проехал около полумили и поднимался в гору со скоростью миль двадцать в час, когда из-за поросшего вереском пригорка справа от меня на дорогу прямо под колёса прыгнул олень. Я инстинктивно дернул рулём и увернулся от него. Он запрыгал вниз по склону слева от меня, а я только стал выравниватьрулевое колесо, как за ним последовал второй. Я, наверное,что-то делал, но от этого увернуться уже не смог. Я почувствовал глухой стук удара, затем машина накренилась и сталапереворачиваться. Я стукнулся головой о крышу, когда машина перевернулась первый раз, а на втором кувырке что-то тяжёлое ударило меня по рёбрам.

Если я и потерял сознание, то всего лишь на несколько секунд. Я по-прежнему сидел за рулём, но машина лежала на правом боку, трава и кусты вереска через окно упирались мне в шею и щеку. Мотор всё ещё работал, но я не мог дотянуться доключа зажигания левой рукой, так как большой чемодан на месте пассажира прижал мне к боку левую руку. Спереди на "Лэндровере" были укреплены две полные канистры с бензином, и бак был полностью заправлен. Я был не в состоянии разумно оценить возможность возгорания, но знал, что если это случится, пока я нахожусь в таком беспомощном состоянии, то обгорю довольно сильно. Я попытался спихнуть с себя чемодан, но сделать это можно было только повернувшись наполовину на сиденье, чтобы можно было пошевелить левой рукой. Это оказалось ещё трудней, так как левая нога у меня застряла где-то между педалей, не поворачивалась и не давала мне двигаться. Я пыжился, дергал ногой, пока она не заболела, но вытащить её не смог. Хоть мне и не удалось сдвинуть чемодан, я всё же сумел просунуть левую руку под ним и дотянуться до замка зажигания. Затем наступила полная тишина, а я лежал, пытаясь отдышаться.

Чемодан пошевеливался только тогда, когда я пихал его одновременно головой и левым плечом, но при каждом толчке возвращался назад. Наконец, при одном из толчков сильнее остальных он опрокинулся через перегородку рычага скоростей и упал в ноги пассажирского места. У меня освободились обе руки и я попробовал выбраться. В "Лэндроверах" спереди три сиденья, и дотянуться до противоположной дверцы наверху было довольно затруднительно. Я попробовал приподняться с помощью большого рычага, и тогда только до меня дошло, что левая нога застряла основательно, и мне её не вытащить. Как я ни елозил, ни крутил и вертел ею, она держалась там крепко. Наконец я дернул ею изо всех сил, стало больно, как при сильной ссадине, и я освободился. Я неуклюже выбрался через горизонтально расположенную дверцу со стороны пассажира, спрыгнул на землю и закурил сигарету.

На машине с виду почти не было никаких вмятин. Не было никаких следов от оленей, хотя от второго на бампере остался клок шерсти. Нигде не было видно крови. Мне подумалось, что ни я, ни олени серьёзно не поранились. Как же я тогда ошибался!

Я не понял тогда и не понимаю до сих пор причин той аварии, у которой оказались такие далеко идущие последствия, которые фактически изменили мою жизнь на много лет вперёд. Прежде всего, олени побежали вниз прямо к забору лестничества в каких-нибудь тридцати метрах от дороги, а олень летом сделает это только в том случае, если его вспугнёт сверху человек. Но даже и тогда они должны были слышать шум приближающегося "Лэндровера". Разозлившись, я взобрался на пригорок, думая, что там всё-таки кто-то есть, тот, кто видел, что машина свалилась под гору, и оказался настолько равнодушным, что не помог мне, пока я лежал там как в западне и думал, что вот-вот зажарюсь.

Но там никого не оказалось, только следы копыт оленей в черном торфе в нескольких метрах от дороги, а чуть выше несколько овец разбрелись и паслись в полном спокойствии. Это исключало возможность появления собаки, так как тогда овцы сбились бы в кучу. И я отправился пешком назад, туда, откуда выехал.

Добравшись до Друимфиаклаха, домика у дороги над Камусфеарной, я зашёл к своим старым друзьям Мак-Киннонам, полагая, что чашечка чая у Мораг не помешает мне, прежде чем отправиться дальше вниз по склону, позвонить и вызвать помощь, для того, чтобы мне подняли "Лэндровер" на дорогу. Кэлум Мэрдо так же как и я удивился поведению оленей.

- Это совсем на них не похоже, - сказал он.

Думаю, что он даже и не поверил мне, пока не увидел клочья шерсти оленя в зазорах бампера.

Пока я сидел на кухне Мак-Киннонов, к ним заглянула врач. Она была относительно новым человеком в округе, а в деревне уже много лет не было врача-мужчины.