– Нет… – стонал Никита. – Не сметь!..

В гробу оно видело его приказы. Внезапно Кляпову вспомнилось, что в момент прощания с жизнью нечто подобное бывает и с висельниками. Он разжал на секунду веки, увидел движение мощного, как дирижабль, бедра, дернулся из последних сил, но был оседлан. Дальше уже пошла агония.

– Да… Да… – всхлипывал он. – Я… понимаю… Я готов… пройти… и через это…

А вокруг ржали, взвизгивали и ухали черные дверные проемы.

– Да что за базар-вокзал? – в недоумении спросил Крест, берясь обеими руками за края люка и осторожно выглядывая из тарелки.

– С новеньким знакомятся, – процедил Василий. Он сидел на корточках в одной из неглубоких ниш и выкладывал капсулы из лопнувшего пластикового мешка. – Ты мне лучше скажи, почему скрипота молчит!

Под скрипотой имелся в виду люк летающей тарелки, так, кстати, до сих пор и не закрывшийся.

Каким образом Никите Кляпову удалось выбраться из дьявольского здания, он не помнил. Кажется, пытался выброситься в окно, а дальше… А дальше в памяти зияла дыра. Во всяком случае, опомнился Никита, лишь оказавшись снаружи. Пятиэтажка сияла огнями. Яркие цветные пятна окон, проплавившие сумрак, представились ему на секунду отверстыми топками адских печей. В одних топках пламя еле тлело вишнево-розовым, в других полыхало желтым, а кое-где окрашено было в бледно-фиолетовые денатуратные тона. Там, должно быть, использовался пропан… Судя по взвизгам и выкрикам, в доме продолжали бесноваться и ликовать.

Боже, что это было?..

Униженный, уничтоженный, разбитый, Никита Кляпов стоял возле первого подъезда, поддерживая треснувшие по шву брюки с оторванными в борьбе пуговицами. Очки, надо полагать, тоже остались в той страшной комнате. С немым укором в беспомощных близоруких глазах Кляпов повернулся к огромному холодноватому мерцанию на горизонте.

Внезапно вспомнилась устройство мира по Данте: в центре – ад, а вокруг – сферы света… В данном случае адом несомненно была пятиэтажка…

«Туда…» – Эта мысль возникла даже не в голове – она толкнулась в груди. И Никита, спотыкаясь, побрел на свет.

Он отошел от дома шагов на двадцать, когда бледное зыбкое мерцанье впереди как-то странно передернулось и вроде бы чуть отступило. Кляпов замер оторопело, потом догадался оглянуться – и чуть не уронил штаны. Пятиэтажка сзади – исчезла. Сначала Никита решил, что она погасила окна и растворилась в общем сумраке. Но нет, ее просто не было. Кляпов, конечно, страдал близорукостью, но не до такой же степени, чтобы не различить в двадцати шагах серую прямоугольную громаду!

«Вот оно что… – догадался он наконец. – Проверяют… Хотят знать, как мы реагируем на…»

А собственно, на что?

Никита припомнил весь этот постыдный кошмар, приключившийся с ним в исчезнувшей теперь за ненадобностью пятиэтажке, и вынужден был признать, что смысл испытания ему по-прежнему непонятен…

Он огляделся, соображая, в какую сторону лучше направиться. Ориентиров не было. Жемчужное мерцающее сияние омывало его со всех сторон. Наконец решился – и просто побрел вперед. Брел довольно долго – пока не заподозрил, что ходит по кругу.

– Граждане террористы! Наша летающая тарелка приземлилась на территории Турции. Просьба – не отстегивать ремней и не покидать своих мест до полной остановки винтов…

Василия подбросило с пола. В открытый люк, смешиваясь с побледневшим розоватым заревом внутри коридорчика, лился ясный утренний свет. Потом в летающую тарелку заглянула ухмыляющаяся лопоухая физия Ромки, оснащенная очками с чудовищно сильными линзами.

– Все дурака валяешь? – недружелюбно спросил Василий. – Очки-то откуда?

Сзади, зевая и потягиваясь, заворочался Крест. Оба заснули только под утро – все ждали, когда закроется люк.

– Новенький потерял, – радостно сообщил Ромка, снял очки и комично моргнул всем лицом. – Ни фига не видно… Я тащусь…

Присев на корточки, Василий с угрюмой сосредоточенностью, изучал основание аппарели. Чертыхнулся.

– Слушай, сходи узнай у Сократыча: что за хренотень? Он же говорил, тарелки только ночью прилетают…

– Ну так она ночью и прилетела, – напомнил Ромка.

– Да прилетела-то – прилетела… – с досадой сказал Василий. – Я думал, они здесь днем вообще не показываются, а вот, видишь, стоит… Дура железная!

– Днем стоит, ночью летает, – мигом все объяснил Ромка. – Ладно, узнаю…

Василий сел по-турецки, подтянул поближе пластиковый мешок и принялся завтракать.

– Что там новичок? – поинтересовался он, выбрасывая в люк шкурку от капсулы.

– Эх, не было вас вчера! – сказал Ромка. – Такой цирк был…

Он присел на краешек трапа и взахлеб принялся рассказывать о том, что происходило в «конуре» этой ночью. Василий хмыкал и хмурился. Из ниши выбрался Крест и, подсев поближе, тоже стал слушать. Судя по всему, история его весьма заинтересовала. Когда речь дошла до куклы Маши, оскалился злорадно, но смолчал.

– А теперь он где? – спросил Василий, выслушав все до конца.

Ромка засмеялся.

– А его на потолок выбросило. Он когда из «конуры» удирал – в скок вляпался… Где-то там ходит… – Ромка запрокинул голову и принялся высматривать на потолке новичка. – Нет… – сообщил он наконец с сожалением. – Уже уполз куда-то…

– Ты очки-то ему верни, – посоветовал Василий. – Раз он такой слеподырый…

– Да они все равно скоро развалятся, – успокоил Ромка.

Очки… Очки в жизни Никиты Кляпова играли роль весьма значительную. С их помощью (а точнее – с помощью их отсутствия) он, как это ни странно, довольно успешно убегал от многочисленных неприятностей.

Сколько Никита себя помнил, душа его хотела покоя и гармонии, а реальность подходила к нему вразвалочку и с безобразной ухмылкой бросала в глаза грязную растопыренную пятерню. Ну, не в прямом, конечно, смысле пятерню… Матерное слово на стене подъезда, экскременты в лифте или, скажем, общее собрание коллектива… И вот когда становилось совсем уже невмоготу, Никита снимал очки. И оплывали буквы очередного лозунга над дверью, а холеное лицо начальницы разъезжалось в широкий смутный блин с шевелящимся алым пятном рта. Но что самое отрадное – недобрые людские голоса со временем тоже утрачивали четкость и мало-помалу разбредались в бессмысленное ласковое бормотанье…