Впрочем...хотел вернуться, но не могу. Пишу письмо, рука трясется, перо дерет, бумага рвется! Потому что все это меня очень волнует - ведь пишу не кому-нибудь, а на деревню дедушке. Если начну со всякой писаниной разбираться, не будет ли это слишком мелко? Боюсь выйти из образа, как говорят актеры.
Вот только хочу вас поругать, милый дедушка. Зачем вы счетоводу сказали о нашей переписке? Ведь я просил не говорить. Теперь неприятность - дошло до некоторых, и они уже честят меня на всех перекрестках. Придумали, что я обратился к вам через голову нашего коллектива и тем хотел выразить неверие в его силы. Пишу, мол, на деревню дедушке, в безнадежность полную. А некоторые доходят до того, будто никакого дедушки на свете нет, и вообще что вы имели в виду? Если, например, потомство, значит вы жалуетесь на нас, затаились, то есть не верите в нашу правду. И другое всякое дело на распев.
Неправда, дедушка, ей-богу, неправда! Можно ли сомневаться в вашем существовании? Вы существуете как объективная реальность, данная нам в ощущении, существуете крепко. Считаться с вашим существованием на сегодняшний день приходится всем, и то ли еще будет. А что касается потомства, то я к нему не обращаюсь, потому что где ему разобрать все наши склоки? Их даже в отделении милиции не разберешь. Притом откладывать все на завтрашний день я не люблю. Нет, надо при жизни увидеть, при своих глазах. Ну, а если даже не доживу, чего-нибудь такого очень хорошего и нужного не увижу, то согласитесь, что это уже вопрос не принципиальный, а технический.
Вот для техники этой, для коронарного кровообращения я и прошу вас лишнего не говорить. Вы сами советуете мне быть осторожным, а то как бы движущаяся эстетика... Справедливо, милый дедушка, очень справедливо, Где мне с ней спорить? Вы совершенно верно заметили, что она выдает свои сочинения таким тиражом, как в старое время только венчики для покойников печатали. Значит, имеет себе такую возможность.
Допустим даже, что меня в журнале напечатают. Да что журнал! Газету в районном центре на заборе исполкома прочесть можно, и все прочтут, как меня срамить будут. Нехорошо. Я все это учитываю и потому пишу вам мои сомнения только в частном письме.
А в журнал можно что-нибудь определить - например, памфлет против португальского диктатора Салазара. Что мне Салазар сделает? Ничего он мне не сделает. Я у себя дома сижу и надежно прикрыт ракетными войсками маршала Крылова.
Так что не буду я с движущейся эстетикой зуб в зуб ругаться. Только прошу вас - не верьте, если станут про меня и вашего внука Ивана Жукова мнение распускать. Они любят теперь разные слова - "новаторство", "индивидуальность"! Очень либеральные стали... Да, мы с вами, милый дедушка, не либеральные. Не бойтесь, я не стану проводить аналогии с шестидесятыми годами прошлого века. Мне аналогии не нужны - я прямо говорю. Разница между делом и словесностью пустой - это было всегда и будет, доколе род человеческий проявляет себя в хорошем и в дурном.
Пожалейте меня, милый дедушка, сироту несчастную. Смолоду я у сапожника Аляхина приучен к разным художествам, все повидал, но когда начинают слова говорить, тесно на сердце становится. А скука такая, что сказать нельзя. Хотел пешком на деревню бежать, да сапогов подходящих нет.
Пишите, милый дедушка, пишите чаще. Если что не по-вашему - можем еще исправить. А я вас не забуду, потому что нет у меня ни отца, ни маменьки один вы остались.
Спасибо за внимание. Спокойной ночи.