Киссур нахмурился.
- Вы заметили, - сказал Ванвейлен, - что, когда год назад вы стали использовать порох и даже динамит, они отнюдь не положили конец войне, а просто увеличили количество жертв. А у нас есть штучки посильнее динамита - вы даже представить себе не можете, насколько сильнее...
- Могу, - сказал Киссур. - Господин Арфарра как-то сказал мне, что все в истории ойкумены знало расцвет и закат: и право, и ученость, и свобода: одно только оружие совершенствовалось и совершенствовалось. И что самое страшное оружие изобретают самые мирные народы.
- Ну вот, - сказал Ванвейлен, - тогда представьте себе, что будет, когда наш мирный народ начнет продавать оружие всем, кто за него заплатит... То есть будут, конечно, запреты...
- Знаю я, - быстро сказал Киссур, - зачем нужны запреты на торговлю: чтобы те, кто запретил, получали именные калачи от тех, кто торгует.
- Вздор, - проговорил один из землян на неплохом вейском. - Вы сможете договориться между собой. История учит, что люди всегда договариваются между собой, так как это взаимовыгодно. В этом и состоит историческая необходимость.
- Боюсь, Мэнни, - засмеялся откуда-то сбоку Нан, - что на данном историческом этапе историческая необходимость торжествует лишь чудом.
Кто-то фыркнул, а Киссур сказал:
- Так устройте чудо, господин Ванвейлен!
- Зачем? - возразил Ванвейлен. - Как вы сами сказали, что чудеса в ойкумене происходят повсеместно. В области волшебства - гиперинфляция. У вас на единицу населения больше пророков, чем у нас - репортеров, врут они примерно также, и по утверждению каждой из противоборствующих сторон, войска противника изготовлены из бобов и шелковых обрезков...
- Вздор, - перебил Киссур, - я не о простых чудесах говорю. Но вот, допустим, когда четверть века назад вольный город Ламасса восстал против государя, господин Арфарра взорвал построенную им дамбу. Полгорода вымело в реку, а остальные ужаснулись гневу Золотого Государя и прекратили бунтовать. Уничтожьте Ханалая, - вот это будет убедительное чудо!
Тот, которого назвали Мэнни, снисходительно откашлялся и сказал:
- Вы, молодой человек, несколько упрощенно мыслите. Ханалай - это не один человек, это целая организация. На его место встанут другие Чареника, Ханда...
- Тю, - удивился Киссур, - вы меня неправильно поняли. Одного Ханалая я вам и сам безо всякого чуда убить смогу. Я и имел в виду выполоть весь лагерь, чтобы там на пять верст не осталось целого колоса. Вот тогда ближние бунтовщики пропадут, а дальние смутятся.
Мэнни, казалось, потерял дар речи. Это был человек старый и видом напоминавший хомяка. У него было самое удивительное украшение изо всех, когда-либо виденных Киссуром. Он не носил колец ни в ушах, ни в носу, а зато на глазах носил два дешевых черепаховых кольца со вставленными в них стеклами.
- Как, - сказал он, - вы, господин Киссур, - предлагаете нам, цивилизованным людям, устроить массовое убийство? Вы понимаете, что говорите? Это же - женщины, дети, там десятки тысяч людей, таких же крестьян, как в вашем войске...
- Не женщины, - возразил Киссур, - а так, постельные женки. А насчет крестьян вы правы. Значит, такая их судьба, что они пошли в воры и мятежники.
Сбоку нервно хихикнул Ванвейлен.
- Господин министр, - сказал он, - я не скрою от вас, что на наших самолетах действительно есть очень мощное оружие. Но если бы я, в минуту умопомрачения, отдал приказание его использовать, то это было бы последним днем существования моей компании. Газетчики втоптали бы меня в грязь, демонстранты бы разгромили мои офисы, конкуренты, пылающие праведным негодованием, призвали бы бойкотировать мою продукцию, и в довершение всего я предстал бы перед судом, как военный преступник, а мой доход пошел бы на миллионные компенсации родственникам погибших.
Киссур встал и грохнул кулаком по черному столу, отчего ножки стола нехорошо крякнули.
- Ах вы шакалы, - сказал Киссур. - Готовы продавать нам луки, при условии, что спускать тетиву будем мы? Лично уничтожить двадцать тысяч бунтовщиков, - ваша совесть не допускает, а смотреть, как убивают десять тысяч, и еще десять тысяч, и еще десять тысяч, - это ваша совесть допускает? Да как такая совесть называется?
- Такая совесть, - усмехнулся Ванвейлен, - называется арбитражный суд ООН.
- Мерзавцы вы, - сказал Киссур.
- Человек, - сказал Мэнни на своем неприятном вейском, - свободен совершать любые действия, кроме тех, которые наносят прямой и непоправимый ущерб жизни и здоровью другого человека. И люди цивилизованные друг друга не убивают. И если бы вы лично, и Ханалай, и прочие, последовали примеру цивилизованных людей, то вы бы жили так же мирно, как и мы, - и вам не нужно было бы называть нас шакалами и мерзавцами...
В это мгновение первый министр одним прыжком перемахнул через стол, схватил Мэнни за широкую ботву галстука, и выдернул его из кресла, как свеклу из грядки.
- Господин министр, - проговорил Мэнни, не теряя присутствия духа, если один человек называет другого человека забиякой, а другой, в качестве опровержения, лупцует его по морде, - это никуда не годное опровержение...
- Мать твоя Баршаргова коза, - сказал Киссур, пихнул свеклу обратно в кресло, повернулся и побежал прочь из проклятого места. Он хотел было хлопнуть дверью, - но та предусмотрительно убралась в сторону, а сразу за его спиной стала съезжаться сама. Киссур пробежал по коридору, у которого пол и стены обросли каким-то белым пухом с окошечками, и выскочил во двор. Во дворе всюду валялся крученый бетон и какие-то балки, среди грязи росли редкие и чахлые пучки травы, а чуть подальше был каменный пруд.
Киссур перескочил через бортик и прыгнул в этот пруд. Землю покрывал, пополам с грязцой, мокрый снежок, но вода в пруду оказалось не такая холодная, как хотелось бы Киссуру. На поверхности воды плавали радужные разводы, и у Киссура сразу страшно защипало в глазах. Тут он заметил сизые отверстия труб и сообразил, что этой водой чужеземцы полощут кишки своим машинам, а для себя, скорее всего, построили пруд где-нибудь под крышей, чистый и светлый, подобный парному молоку.
Киссур поплавал в пруду некоторое время, а потом вылез на бережок и пошел куда-нибудь под куст обсохнуть.