Аналогичный случай описывает в своих воспоминаниях Александр Городницкий:
-- Как-то мне позвонили из Дворца культуры Первой Пятилетки и предложили выступить вместе с другими ленинградскими бардами на концерте "Авторской песни". Я согласился, хотя и был удивлен, что пригласили накануне концерта. Приехав во Дворец культуры, я увидел публику, прямо говоря, нетипичную для концертов авторской песни, -- модные молодые люди, роскошно разодетые секс-бомбы, никаких штормовок и других признаков "своих". Зайдя за кулисы, где уже сидели Кукин, Полоскин и Клячкин, я узнал, что на самом деле должен был состояться очередной концерт джаза под управлением Иосифа Вайнштейна, на который публика и собралась, но Вайнштейн заболел, и дирекция, не захотевшая отменить концерт, решила заменить джаз чем-нибудь не менее популярным. А поскольку наиболее популярной, как объяснили директору клуба в Управлении культуры, была авторская песня, он решил выйти из положения с помощью бардов, о чем публика предупреждена не была, и мы, кстати, тоже.
Далее произошло следующее. Первым вышел на сцену улыбающийся Борис Полоскин, весьма популярный в ту пору среди питерской молодежи. Не успел он запеть свою коронную песню "Проходит жизнь, проходит жизнь, как ветерок по полю ржи", как в зале раздались свист и крики. Вторую песню ему просто не дали петь, прогнав со сцены. Вторым вышел Юрий Кукин. Он попытался было начать "Ты что, мой друг, свистишь", но при этом действительно раздался такой оглушительный свист, что бедный Юра тоже ретировался. В зале кричали и топали ногами. Клячкин на сцену выходить отказался. Что было делать? Концерт явно срывался. Тогда я вышел на сцену и поднял руку. Поскольку вышел я один, без аккомпаниатора (играть мне должен был Женя Клячкин), то зал решил, что я либо из публики, либо от администрации. Шум понемногу стих.
-- Дорогие друзья, -- сказал я, -- насколько я понимаю, дирекция Дворца самым бессовестным образом обманула вас. Вы пришли на джазовый концерт, заплатили деньги, а вам вместо этого подсунули каких-то безголосых певцов, которые и на гитаре-то толком играть не могут, верно?
-- Правильно -- закричали в зале. -- Врежь им!
-- Так вот, -- продолжал я, -- мы полностью разделяем ваше возмущение. Нам, ленинградским бардам, сказали, что мы будем выступать перед аудиторией, понимающей песенную поэзию. А если бы мы знали, что в зале будут такие скоты, как вы, мы бы рта не раскрыли.
С этими словами я ушел. Что началось в зале! Рев и топот ног. На сцену полетели какие-то огрызки. Не менее пяти минут продолжались свист и топот, которые затем неожиданно перешли в скандирующие хлопки. Аудитории плюнули в морду, и она поняла -- что-то не так. Вызывали на сцену. Когда я вышел снова, в зале воцарилась мертвая тишина. Я позвал Клячкина, и мы спели "Над Канадой небо сине". Зал взорвался аплодисментами. Потом мы спели "Снег", "От злой тоски". То же самое. После меня снова вышел Кукин. На этот раз его провожали овациями. Вечер прошел "на ура".
"Будем брать!"
Рассказывает Виктор Аникеев (Ленинград -- Красноярск).
Был как-то в Орше с концертом Григорий Гладков, певший тогда немало песен на стихи Кушнера. А вскоре Гриша сообщил Виктору, что они с Кушнером будут в Орше проездом в Минск. Станция в Орше какая-то очень уж узловая; поезд стоит полчаса, одно плохо -- в два часа ночи...
А в то время в продажу поступил сборник стихов Кушнера "Канва" и тут же был скуплен на корню местными КСПшниками.
И вот приходит поезд, и в вагон, проводница которого заранее предупреждена Гладковым, входят одетые в строгую штатскую одежду Аникеев, еще один молодой человек и одна девушка. Из купе высовывается голова Григория и, убедившись, что все в порядке, тут же прячется назад.
Друзья заходят в купе и начинают тормошить поэта:
-- Вы -- Кушнер?
Тот что-то бурчит во сне, а соседи делают стойку на своих полочках в ожидании скандала.
-- Александр Семенович? -- продолжает Аникеев. -- Предъявите документы!
Соседи ныряют под одеяла и спят с удвоенным энтузиазмом, а Кушнер, наконец, понимает, что это не сон, подскакивает и начинает лихорадочно искать паспорт по всем карманам.
Удостоверившись, что это действительно он, друзья раскрывают свой чемодан с несколькими десятками экземпляров "Канвы" и предлагают ему оставить образцы подписи. И вообще -- почерка. В виде автографов. Тут же с верхней полки скатывается Гладков и начинает энергично извиняться перед своим соавтором за несколько экстравагантную форму поклонничества.
Убедившись, что ему больше ничего не грозит, Кушнер великодушно прощает мистификаторов и пишет на книжках все, что они просят...
Если верить Виктору Аникееву, у него и по сей день отношения с Кушнером самые теплые. А с чего бы ему не верить?
Продовольственная программа концерта.
Аникееву поверить, в принципе, несложно. Труднее сейчас поверить, какие сами по себе времена были всего-то лет 10-20 назад.
Году в 76-77-м ленинградцы Юра Рыков (уже вполне известный исполнитель) и Миша Трегер (еще только обретающий известность автор) собрались с концертом в Горький. А вся еда тогда продавалась в Москве, ну, еще понемногу в Ленинграде и в Киеве. И горьковчане, разумеется, попросили ленинградцев привезти всякого мясного -- чем больше, тем лучше.
И вот они прилетают в Горький, спускаются по трапу самолета и видят, как к ним устремляются двое а штатском:
-- Вы из Ленинграда?
-- Да...
-- А в сумочках у вас что? М-да... Пройдемте с нами!
И их сажают в машину, за рулем которой сидит уже "нормальный" мент -- в кителе и фуражке.
Везут их, везут -- и высаживают у входа в ДК УВД, где, оказывается, и состоится концерт!
Профессионализм.
Валерий Мустафин (Казань) рассказывает, как при пересведении магнитоальбома Эльмиры Галеевой, автора из Набережных Челнов, понадобилось добавить что-то гитарное, для чего в студию пришел Виталий Харисов. На всякий случай для того же явился и Александр Лаврентьев -- совсем уже "крутой", профессиональный гитарист, так что Виталий остался без "хлеба". Не желая сдаваться, он взял в руки маракас, чем заполнил обнаружившуюся нишу.