Я поинтересовался, почему. Секретарь Кабинета начал было многословно, но совсем неубедительно разглагольствовать о том, какую опасность для свободы выбора представляют собой введение карательного налогообложения и запрет на рекламу продукта, который сам по себе является абсолютно законным. Однако я не дал ему договорить, категорически заявив, что все это не более чем сплошная демагогия и чушь! Никто не говорит о запрете на курение как таковое. Я также поинтересовался, следует ли считать ударом по свободе любое повышение налогов…

От прямого ответа он, как всегда, попытался уклониться.

– Ну… это зависит от того, насколько велико повышение налогов.

Забавный ответ. Что ж, попробую развить его, с позволения сказать, аргументацию.

– Значит, повышение на двадцать пенсов можно считать ударом по свободе?

– Господин премьер-министр… – запротестовал он.

Но я не стал выслушивать его надуманных возражений, а продолжил свой нажим.

– Ну а двадцать пять пенсов? Тридцать? Тридцать один пенс? Может ли это считаться наступлением на свободу только потому, что наносится заметный ущерб вашему благосостоянию?

А что, по-моему, ничего! Хотя Хамфри даже не улыбнулся. Только мрачно заметил, что это очень остроумно.

В конце концов мы согласились, что рекламирование является существенным только при наличии свободного выбора, поскольку свободный выбор зависит от наличия полной информации. Таким образом, рекламирование должно осуществляться в интересах обеих сторон процесса. Значит, если табачные компании тратят по меньшей мере 100 миллионов фунтов на рекламу и продвижение своей продукции, то не должны ли они платить такую же сумму на доведение до сведения общественности аргументов против курения? Такой справедливый подход, уверен, найдет полное понимание у всех тех видных и влиятельных людей, которые, как утверждает Хамфри, выступают в защиту свободы выбора.

– Господин премьер-министр, – процедил он сквозь стиснутые зубы. – Боюсь, мне придется еще раз напомнить вам, что принятие этого предложения вызовет весьма серьезные осложнения. Я предвижу возникновение непредвиденных проблем…

– Таких как?… – спросил я.

Мой совершенно невинный вопрос вызвал у Хамфри приступ острого раздражения.

– Если бы я мог их предвидеть, они не были бы непредвиденными! – резко ответил он.

– Но вы сами только что сказали, что уже предвидите их, – бодрым тоном напомнил я ему.

Поняв, что его загнали в угол, секретарь Кабинета предпринял последнюю отчаянную попытку спасти положение.

– Господин премьер-министр, ну а как в таком случае насчет создания соответствующего независимого комитета? Скажем, парламентского… или королевской комиссии?

Тут я задал ему вопрос, который очень хотел задать еще несколько дней назад и только ждал подходящего случая.

– Послушайте, Хамфри, а почему вы так радеете за табачную промышленность?

Как я и ожидал, он предпочел этот вопрос проигнорировать, вместо ответа продолжив:

– А может, комитет казначейства? В качестве первой инстанции…

А вот, наконец, пришел и мой черед.

– Даже не говорите мне о казначействе, Хамфри! Ведь они делают все наоборот. В частности, возражают против моего, казалось бы, логического намерения включить сокращение налогов на полтора миллиарда фунтов в мою новую оборонную стратегию. – Я демонстративно вздохнул, подумал, не переигрываю ли в смысле драматизма, и продолжил: – Конечно, если бы казначейство проявило определенную гибкость, то…

Хамфри, как и ожидалось, тут же все понял. И с просветленным от радости лицом торопливо забормотал.

– Да-да, конечно же… э-э-э… Вряд ли они уже приняли окончательное решение по тому другому вопросу.

Я изобразил на своем лице самое искреннее удивление.

– На самом деле?

– Естественно, нет, господин премьер-министр. Ведь гибкость в таких вопросах – это самое главное. При желании они вполне смогли бы найти приемлемый вариант, нисколько не сомневаюсь.

– Думаете, смогли бы? – недоверчиво переспросил я.

– Безусловно, – уже совершенно другим тоном произнес Хамфри, быстро приспосабливаясь к своему новому статусу переговорщика. – Единственным камнем преткновения здесь может стать то, что в случае принятия антитабачного предложения казначейство будет слишком занято проведением его в жизнь и у руководства просто не останется времени на какие-либо иные сокращения.

Теперь мы говорили на одном, понятном только нам языке.

– Видите ли, Хамфри, – со значением заметил я. – Дело в том, что в смысле приоритетности интересы табачных компаний не идут ни в какое сравнение с интересами национальной обороны.

Теперь Хамфри точно знал, на какую именно сделку я готов согласиться. И ее условия – quid pro quo[34] – были для него вполне приемлемы, это было видно невооруженным глазом. Оставалось только согласовать их с казначейством…

Сегодня узнал о первом, хотя и относительно небольшом осложнении.

Ко мне довольно неожиданно явился Питер Торн.

– У меня потрясающее известие, господин премьер-министр, – начал он, едва переступив порог моего кабинета в палате общин. – Нас полностью поддерживают Британская медицинская ассоциация, Королевский педиатрический колледж и по меньшей мере восемь других высших научных и медицинских колледжей Великобритании!

От такой потрясающей новости у меня сердце ушло в пятки. Так быстро? Нет, такого стремительного прогресса не ожидал даже я! Пришлось объяснить ему, что хотя сама по себе новость, конечно же, преотличная, провести его предложение в жизнь немедленно все равно не удастся.

– Да-да, конечно же не удастся, это понятно, – неожиданно быстро согласился он. – Надо только, чтобы в течение ближайших трех месяцев о его поддержке сначала официально объявили как о правительственной политике, а затем в течение года включили в Белую книгу.[35] Так что времени у нас хоть отбавляй!

Его энтузиазм просто трогателен. Честно говоря, мне даже жаль, что его проекту суждено пойти под нож. Особенно после того, как его обсуждение с секретарем Кабинета было настолько триумфальным, что я сам почти поверил в него. Стараясь, по возможности, не подать виду, я сказал ему, что у меня назревают серьезные проблемы с казначейством. Он тут же догадался, откуда ветер дует. И главное, куда…

Его глаза сузились.

– Не думаю, что это что-нибудь, о чем вы не знали заранее, так ведь?

– Все не так просто, как вы думаете, Питер…

Он сделал глубокий вдох. Как будто собирался прыгнуть в ледяную прорубь. А затем… затем последовала угроза. Реальная угроза!

– Послушай, Джим, и поверь – это серьезно. Единственное по-настоящему важное и стоящее, что можно сделать в политике. Если ты проволынишь мое предложение, мне придется подать в отставку. И рассказать всем, почему!

Я попросил его успокоиться, но он истерическим тоном заверил меня, что уже полностью спокоен.

– Джим, перечисленные мной влиятельные медицинские и исследовательские организации не меньше меня заинтересованы в этом. Возможно, мне не следовало бы говорить им о твоей поддержке, но теперь они полны решимости заявить на всю страну, что табачные компании на тебя надавили и ты капитулировал.

Значит, он тоже все продумал заранее! Поэтому почти не удивился моей новой позиции в этом вопросе. Возможно, даже в каком-то смысле ее ожидал.

Я просто не знал, что делать или хотя бы что ему ответить. Слава богу, меня спас звонок. Телефонный звонок.

Бернард снял трубку, послушал, коротко попросил секунду подождать и повернулся ко мне.

– Простите, господин премьер-министр, сэр Хамфри хотел бы срочно переговорить с вами. Буквально несколько минут…

Я пожал плечами и попросил доктора Торна немного подождать снаружи. Хамфри буквально ворвался в кабинет, весь сияя от добрых новостей: оказывается, он уже успел побывать в казначействе и – о сюрприз! – они готовы пойти мне навстречу в вопросе о снижении подоходных налогов. Само собой разумеется, при условии, что им больше не придется тратить столько времени на антитабачную кампанию.