Губы... губы, губы! Вкус помады. И ветер с залива. Не слишком ли много для бывшего мента?
...Нельзя, Сережа... не надо...
Эти слова звучали в моей голове семь с половиной тысяч суток. А может быть, семь с половиной тысяч лет... Какая разница?
Я поднял ее на руки и понес в спальню. Рука с шорохом скользнула по капрону колготок... И этот звук тоже был ОТ- ТУДА, из моей юношеской катастрофы.
Из беды с запахом чужого виски...
Я стал смел и опытен. Я легко справился с застежкой лифчика. Я пренебрег шепотом: не надо... нельзя... О, как я стал опытен! Как легко я сделал покорной тридцатисемилетнюю вдову с пустыми глазами.
И захватил плацдарм на сексодроме мертвеца. Ты победил, бывший мент! Кого? Ты победил мертвеца! Вот такой уж я стебок!
...Ветер моей грандиозной победы летел над Финским заливом. Ветер стучал в окно кухни. Мы пили водку, закусывали сардинами и орешками. Моя победа была огромна!
- Почему ты не сделал этого тогда?
- Потому что ты сказала "нет".
- А разве я могла сказать "да"?
- Не знаю... наверно, могла.
- Ты не понимаешь...
- Не понимаю... Налить тебе?
- Налей... но все-таки ты ничего не понял. Мне было шестнадцать. Это совсем другое ощущение жизни.
- Выпьем?
- За что?
- За другое ощущение жизни.
Мы выпили. Мертвый голый бизнесмен Завьялов лежал в морге на Екатерининском проспекте. В пятнадцати минутах ходьбы от мест рябиновых. Интересно, стал бы он пить за другое ощущение жизни?.. О, он был большой стебок, наш комсомольский вожак Владик.
- А что ты понимаешь под "другим ощущением жизни"?
- Долго объяснять.
- Ты спешишь?
- Нет, я никуда не спешу... но объяснять очень долго.
...Отбойный молоток взломал бетонную "заплатку" блока "Б". От грохота заложило уши. Низкий свод отражал и усиливал звук.
- Копайте,- сказал прокурорский следак. На меня он смотрел зло.
Когда я позвонил в прокуратуру и сообщил о предполагаемом трупе, меня хотели послать подальше. Хорошо, ответил я, сейчас я позвоню на НТВ, в их присутствии вскрою пол и сам выкопаю труп. Перед телекамерами расскажу всю эту х... Вас устроит?.. Через час они приехали.
- Копайте.
Две лопаты легко вошли в землю. Очень скоро, на глубине полуметра всего, обнаружился сверток из шелкового покрывала.
Наружу торчала правая рука со шрамом от расколотого двадцать лет назад фужера...
Так что я понимаю под другим ощущением жизни?.. Долго объяснять.
Из разреза халата выглядывала грудь с розовым соском. И дымилась сигарета в холеной, с ухоженными ногтями, руке. Стервенел ветер моей победы... Я взял сигарету из ее руки, затянулся и не ощутил вкуса помады. Тогда я затушил сигарету и сунул руку под халат.
- Сережа.
Если бы она сказала: нельзя. Но она не сказала: нельзя. Она сказала: Сережа-а...
***
Утром я ушел. Внизу подмигнул омоновцу-security Вите. Но он мне не ответил.
Он, кстати, в отличие от меня, несудимый.
Так что вполне имеет законное моральное право смотреть на меня свысока. Гусь, блядь, свинье не товарищ!.. Это точно.
Я вышел из дома. Ветер моей победы сел в свою развалюху. На восьмом этаже "элитного дома" светилось окно кухни. Там темнела фигура девочки из десятого "а". Самой красивой девочки с дерзкими глазами.
Я выехал со стоянки. Темное тело Финского залива в белых гребнях наваливалось на берег...
- О, как долго, Сережа,- сказала она, когда я распластался рядом с ней на кафельном полу кухни.
- После выпивки всегда долго.
- А еще хочешь?
- Чего: выпивки или секса?
- Сереж-жа!..
- Хочу,- ответил я, и мы сели выпивать.
Мы много выпили, но я так и не смог опьянеть. А Вера - напротив.
- Сначала все складывалось хорошо...
Родители Владика купили нам однокомнатную квартиру. Папахен у него все умел добыть, пробить... везде у него был блат. Нам купили мебель, родня наделала подарков.
После свадьбы мы уехали в Гагры... Там он мне и изменил в первый раз. В медовый месяц! Но тогда я этого не знала, на седьмом небе была. Это уж потом по пьянке он рассказал... А тогда все складывалось хорошо.
Владик бойко делал карьеру в комсомоле.
Черт знает, до каких высот он бы дорос... ан - Горбачев, ГКЧП, гуд бай, Советский Союз. Вот тогда-то и начались все проблемы: и пьянка, и бабы... и злость в нем появилась... Бил меня несколько раз. Мне бы тогда уйти. Но... к хорошей, я имела в виду - к сытой, когда заграничные шмотки, собственная "шестерка" и прочее... К сытой жизни быстро привыкаешь. А тут все бросились в бизнес, время было дурное, чумовое. Бабки посыпались бешеные... Просто сумасшедшие. И Владик как-то отошел, добрее стал. Хотя теплоты в отношениях уже совсем не было. Откуда ей быть? Но жили.
С виду - счастливая семья. Бездетная, но счастливая... Жили. Многие мне завидовали:
Канары, Париж, Стокгольм, иномарка...
Никакой теплоты уже, конечно, не было. Но как-то все устаканилось. Владик вроде погуливать перестал... ну, думаю, перебесился.
Господи, если бы я знала!
- А как ты не знала?
Вера помолчала, потом налила себе еще водки, выпила залпом, сказала:
- А я и не хотела ничего знать! Понимаешь? Ты понимаешь?
- Понимаю... ты не хотела.
- Ты ни хуя не понимаешь. Что ты можешь понять? Ты знаешь, что такое одиночество?
- Нет, не знаю.
- А я звонила тебе... но ты же мент! О, ты Опер! Тебя хрен застанешь. Ты в бегах, ты с преступностью борешься... А как мне было тошно - ты знал?
- Нет. Зачем ты мне звонила?
- А как ты сам думаешь?
- Я ничего не думаю, я - мент.
Она заплакала.
- Не плачь,- сказал я.- Все - пепел.
Она продолжала плакать. Тихо, без пьяного надрыва. Из разреза халата виднелась грудь. Я встал и прошел в спальню - одеться. Ее и моя одежда лежала вперемешку. "Главное,- говорил знакомый опер,- не надеть впопыхах бабские трусы". Я оделся и вышел в кухню. Вера сидела, курила сигарету.
- Куда ты?- спросила она.
- Домой.
- Прямо сейчас?
- Да, Вера, сейчас... извини.
Она поднялась, запахнула халат у горла.
Движение было несколько ненатуральным, киношным.
- Когда ты сказал, что не любишь меня больше, я сначала подумала, что ты лжешь.
- Сначала я тоже так подумал.