— Я это знаю, — ответила старуха, — потому я и дожидаюсь ее здесь: пустить наверх меня не захотели, а я должна у нее попросить прощения, вот и надо было ее дождаться.

— Почему же вас не пропустили наверх? — спросила королева.

Тетка Тизон захохотала.

— Потому что они утверждают, будто я сумасшедшая! — ответила она. Королева посмотрела и действительно увидела в блуждающих глазах этой несчастной какой-то странный отблеск, тот смутный свет, который говорит об отсутствии мысли.

— О Боже мой! — произнесла королева. — Бедная женщина! Что же с вами случилось?

— Со мной случилось… Вы что же, не знаете? — сказала женщина. — Да нет же, знаете, потому что из-за вас ее приговорили…

— Кого?

— Элоизу.

— Вашу дочь?

— Да, ее… Мою бедную дочь!

— Приговорили… Но кто? Как? За что?

— Потому что она продала букет…

— Какой букет?

— Букет гвоздик… Да, но ведь она же вовсе не цветочница, — ответила тетка Тизон, как будто пытаясь что-то вспомнить. — Как же она могла продать этот букет?

Королева вздрогнула. Невидимая нить связала эту сцену с предыдущими событиями. Она поняла, что не следует терять времени на бесполезный диалог.

— Добрая женщина, — промолвила она, — прошу вас, дайте мне пройти, вы мне позже обо всем расскажете.

— Нет, сейчас. Нужно, чтобы вы меня простили. Нужно, чтобы я помогла вам убежать, тогда они спасут мою дочь.

Королева смертельно побледнела.

— Боже мой! — прошептала она, поднимая глаза к небу. Потом повернулась к гвардейцу:

— Сударь, — попросила она, — будьте так добры, уберите эту женщину, вы же видите, что она помешана.

— Ну-ка, ну-ка, мамаша, — сказал гвардеец, — убирайся. Но тетка Тизон вцепилась в стену.

— Нет, — продолжала она, — пусть она простит меня, чтобы он спас мою дочь.

— Кто?

— Человек в плаще.

— Сестра, — сказала мадам Елизавета, — утешьте ее несколькими словами.

— Охотно, — ответила королева. — Действительно, я думаю, что так будет быстрее.

Затем она повернулась к сумасшедшей:

— Добрая женщина, чего вы желаете? Говорите.

— Я желаю, чтобы вы простили меня за то, что я заставляла вас страдать, за оскорбления, которыми я вас осыпала, за доносы на вас. И чтобы, когда вы увидите человека в плаще, вы приказали ему спасти мою дочь, так как он сделает все, что вы захотите.

— Я не знаю, кого вы имеете в виду, когда говорите о человеке в плаще, — ответила королева. — Но если идет речь только о том, чтобы успокоить вашу совесть и получить от меня прощение за нанесенные мне оскорбления, — я от всей души искренне прощаю вас, бедная женщина. Пусть и меня смогут простить те, кого я обидела!

— О! — воскликнула тетка Тизон с невыразимой радостью. — Раз вы простили, теперь он спасет мою дочь. Вашу руку, сударыня, вашу руку.

Удивленная королева протянула руку, ничего не понимая. Тетка Тизон пылко схватила ее и прижалась к ней губами.

Тут на улице, где стоял Тампль, послышался охрипший голос глашатая:

— Слушайте судебное решение и приговор: девица Элоиза Тизон за участие в заговоре приговорена к смертной казни!

Как только эти слова коснулись ушей тетки Тизон, лицо ее исказилось, она поднялась на одно колено и опять раскинула руки, преграждая путь королеве.

— О Боже мой! — прошептала королева, тоже не пропустившая ни слова из ужасного сообщения.

— Приговорена к смертной казни? — крикнула мать. — Мою дочь приговорили? Моя Элоиза погибла? Значит, он ее не спас и не может спасти? Значит, слишком поздно?.. А-а!..

— Бедная женщина, — сказала королева, — поверьте, я вам сочувствую.

— Ты? — закричала тетка Тизон, и глаза ее налились кровью. — Ты? Ты мне сочувствуешь? Никогда! Никогда!

— Вы ошибаетесь, я жалею вас от всего сердца; но пропустите же меня.

— Пропустить тебя! Тетка Тизон расхохоталась.

— Ну уж нет! Я позволила бы тебе бежать, потому что мне сказали: если я попрошу у тебя прощения и помогу тебе бежать, моя дочь будет спасена. Но раз моя дочь умрет, то ты тоже не спасешься.

— Ко мне, господа, на помощь! — воскликнула королева. — Боже мой, Боже мой! Вы же видите, что эта женщина безумна.

— Нет, я не безумная, нет. Я знаю, что говорю! — крикнула тетка Тизон. — Да, это правда, существует заговор. Это Симон его раскрыл. Это моя дочь, моя бедная дочь продала букет. Она это подтвердила перед Революционным трибуналом… Букет гвоздик… Там внутри были бумажки…

— Сударыня, — сказала королева, — именем Неба! 

Опять послышался голос глашатая, повторяющий:

— Слушайте судебное решение и приговор: девица Элоиза Тизон за участие в заговоре приговорена к смертной казни!

— Ты слышишь, — вопила безумная, а вокруг нее уже стали собираться национальные гвардейцы, — приговорена к смерти? Это из-за тебя, из-за тебя убьют мою дочь, слышишь, из-за тебя, Австриячка!

— Господи, именем Неба! — воскликнула королева. — Если вы не хотите избавить меня от этой несчастной сумасшедшей, позвольте мне хотя бы подняться в башню. Я не могу выносить упреки этой женщины: они слишком несправедливы, они убивают меня!

И королева отвернулась; у нее вырвалось горестное рыдание.

— Да, да, плачь, лицемерка! — кричала безумная. — Твой букет ей дорого стоил… Впрочем, она должна была это знать: так умирают все, кто тебе служит. Ты приносишь несчастье, Австриячка: убили твоих друзей, твоего мужа, твоих защитников, а теперь убьют и мою дочь! Когда же, наконец, убьют и тебя, чтобы никто больше из-за тебя не умирал?

Эти последние слова бедная женщина прокричала, сопровождая их угрожающим жестом.

— Несчастная! — вырвалось у мадам Елизаветы. — Ты забыла, что говоришь с королевой?

— Королева, она королева? — повторила тетка Тизон, чье безумие с каждой минутой становилось все более неистовым. — Если это королева, то пусть она запретит палачам убивать мою дочь… Пусть помилует мою бедную Элоизу… Короли милуют… Ну, верни же мне мою дочь, и я признаю, что ты королева… А до тех пор ты просто женщина, и женщина, которая приносит несчастье, женщина, которая убивает!..

— Сударыня, сжальтесь, — воскликнула Мария Антуанетта, — вы же видите мое горе и мои слезы!

И королева попыталась пройти, и не потому, что еще надеялась бежать, а машинально, чтобы избавиться от этого ужасного наваждения.

— О нет! Ты не пройдешь! — вопила безумная. — Ты хочешь бежать, мадам Вето… Я это хорошо знаю, человек в плаще мне об этом сказал. Ты хочешь бежать к пруссакам… Но ты не убежишь, — продолжала она, цепляясь за платье королевы, — я помешаю тебе, я! На фонарь мадам Вето! К оружью, граждане… Пусть крови…

И, вырвав клок из платья королевы, несчастная упала, руки ее в судороге искривились, седые волосы растрепались, лицо побагровело, глаза налились кровью.

Растерявшаяся, но, по крайней мере, освободившаяся от безумной, королева хотела побежать в сторону сада, как вдруг жуткий крик, собачий лай и какой-то странный шум вывели из оцепенения гвардейцев: привлеченные этой сценой, они стали окружать Марию Антуанетту.

— К оружию! К оружию! Измена! — кричал кто-то. Королева узнала голос сапожника Симона.

Возле этого человека, стоявшего с саблей в руке на пороге хижины, яростно лаял маленький Блек.

— К оружию! Весь отряд! — орал Симон. — Нас предали! Пусть Австриячка возвращается в башню. К оружию! К оружию!

Прибежал офицер. Симон о чем-то ему рассказывал, указывая внутрь кабачка, глаза его горели. Офицер, в свою очередь, крикнул:

— К оружию!

— Блек! Блек! — позвала королева, сделав несколько шагов вперед.

Но собака не откликалась и продолжала яростно лаять.

Прибежали вооруженные национальные гвардейцы, они поспешили к кабачку; муниципальные гвардейцы тем временем, окружив королеву, ее золовку и дочь, заставили их вернуться за порог двери, и она захлопнулась за ними.

— Оружие к бою! — закричали гвардейцы часовым. Послышался лязг взводимых курков.

— Это там, это там, под крышкой люка! — кричал Симон. — Я видел, как двигается эта крышка, я уверен в этом. К тому же собака Австриячки, хорошая собачка, непричастная к заговору, залаяла на заговорщиков — они, наверное, там, в подвале. Слышите, она все еще лает!