Ученики диву давались: как это он, совсем недавно державший в руках оружье гоплита, терпеливо сносит оскорбления иных сограждан. Задевало это и посторонних: скототорговец Лизикл, увидав однажды, как прославленный мудрец получил на рыночной площади пинок, возмущен был до глубины души, убеждал Сократа, что необходимо подать в суд на обидчика, что никто не имеет право поднимать руку на философа, признанного гордостью Афин...
Сократ его не дослушал, хмыкнул:
- Так ведь он поднял на меня ногу!
- Сама Афина свидетельница этого кощунства! - не унимался скототорговец, схожий с аристократом утонченностью своих черт и манер. - Неужто ты не подашь в суд на этого наглеца?!
- А если бы меня лягнул осел, разве стал бы я подавать в суд? - вопросом на вопрос ответил Сократ.
Даже в те мгновения не забывал он о своей любви к Аспасии, но никак не мог предположить, что так искренне вступившийся за его честь Лизикл, называющий себя почитателем сократовой мудрости, скоро станет причиной отчаянья его...
Примерно через полгода, так и не насмелившись навестить Аспасию, узнал Сократ, что его любимая сошлась с каким-то богатым скототорговцем, который благодаря ей открыл в себе дар оратора. А потом и сам услыхал блистательную речь Лизикла на агоре...
Будто молния ударила в кряжистый платан расщепила, выжгла до сердцевины.
А ученики, брошенные учителем, гадали: чем же провинились они перед Сократом? Может, тем, что по молодости своей не придавали столь ужасающего значения смерти Перикла, могли смеяться и даже подумывать о любовных похождениях, когда на глазах их гибнут Афины?.. Философ заперся в своем доме, никуда не выходил и никого не впускал, через дверь хрипло говоря посетителям, что никого не хочет видеть.
Он и с ложа почти не поднимался. Лежал, уставившись в закопченный потолок, видел в нем то ту самую ночь, когда на плоской крыше, задыхаясь от волнения, говорил с Аспасией об Эроте, то всю черноту своего отчаянья...
Аспасию он не винил. Знал, что смерть Перикла принесла ей такую боль, расстаться с которой она уже не сможет. Понимал, что брак с Лизиклом спасает ее от нищеты, ведь честный до щепетильности стратег так и не сколотил надлежащего состояния, а на руках Аспасии остался Перикл-младший. Еще осознавал Сократ, что рассудительный, добрый и богатый Лизикл будет для вдовы самой надежной опорой, что не чужд он вовсе ни духовности, ни мудрости, хоть и занимается скототорговлей...
Гений или демон внушал Сократу: "Смирись. Это лучший выбор твоей любимой". Но нестерпимая боль затмевала глаза, распластывала его на ложе.
"Сам-то ты так и не насмелился прийти к ней! говорил ему рассудительно внутренний голос. - И что бы ты мог ей дать? Что?!. Да ты тогда вовсе и не любишь ее, не способен вовсе любить!"
И метался Сократ на ложе своем, выстанывая:
- Люблю! Люблю!.. Никогда разлюбить не смогу!
Он слышал, как порой стучат к нему, но не поднимался. А однажды услыхал за дверью громкий плач - хлюпающий, будто детский. Поднявшись все-таки с ложа, он отворил дверь и увидал сидящую на приступке пухлощекую Ксантиппу, дочь соседа-гончара. Она была заревана, как ребенок, хотя выглядела. несмотря на молодость лет, вполне уже сложившейся девушкой.
Когда Сократ отправлялся в военный поход на Потидею, она была совсем девчонкой, и философ поцеловал ее на прощанье по-соседски, ведь ни одного родного человека у него в Афинах не осталось - толком-то и проститься не с кем.
Он и раньше с шутливой лаской относился к дочке гончара, ему нравились ее бойкость, смышленость, острый язычок. Когда она была мала, он даже усаживал ее на колени, рассказывал о краях, которые успел повидать, о своих друзьях, о всяких смешных случаях. Тогда Ксантиппа, видать, и привязалась к нему. Но не мог он предположить, что привязанность эта так сильна, что заставит ее, уже девушку, рыдать под его дверью.
- Что это с тобой? Ты задумала потопить мой дом вместе со мной?.. - через силу пошутил он.
- Я думала, ты умираешь!.. - вырыдала Ксантиппа так, что голос ее слышен был двора за три, не меньше. - Нельзя тебе умирать, слышишь! У нас в Алопеке, во всем городе, нет никого добрей и умней тебя!
Через несколько месяцев она стала женою Сократа.
Почти вся улица слышала, как ее отец, горшечных дел мастер, такой же громкогласный, как дочь, призывал Ксантиппу одуматься:
- Ты что, тоже босиком ходить собралась?! У него ведь даже ни одного раба нет - ты рабыней будешь!
А своенравная дочка отвечала еще громче:
- А вот и нет! Все знают, что Сократ был другом Перикла, у него и теперь друзья в верхах есть, да он скоро богаче всех будет! У нас денег будет куча, две даже!..
Характер юной Ксантиппы уже тогда был непреклонен. Гончар сплюнул и принес из укромного места небольшой кувшин, полный драхмами и оболами, которые он откладывал на свадьбу любимицы своей...
Под пение гимна "О, Гименей" с брачным факелом родные привезли Ксантиппу в дом жениха, где приобщили ее к очагу мужа...
Сократ в который раз надеялся найти забвение на этот раз в женитьбе. Зря надеялся.
Накануне его свадьбы скототорговец Лизикл, ставший благодаря уму Аспасии одним из предводителей демократов, был избран стратегом. А когда семя Сократа, давшее завязь бугром вздуло живот Ксантиппы, в Афины пришла весть о гибели в жестоком бою стратега Лизикла...
13.
"Ревет она теперь так же, как когда-то ревела у меня под дверью... - думал Сократ, глядя на жену, пришедшую к нему в темницу. - Только куда же подевалась ее былая прелесть? Ведь такой была смазливой черноглазой пампушкой, а теперь грузна, сутула, измучена... Только голос и остался прежним - аж в ушах звон!..
Вот опять заголосила, давясь рыданиями:
- Как же нам жить без тебя, Сократ!..
Будто сладка ей жизнь с таким вот несуразным мужем, будто не рухнули давным-давно все ее надежды стать богатой, будто и не бранила она никогда непутевого супруга, не кричала в сердцах проклятий, а ведь бывало величала и старым кобелем!.. Это когда он, уже став отцом двух сыновей, стал частенько наведываться в "Дом любви", в тот самый, который раньше содержала Аспасия, а потом приняла ее младшая ученица Феодата, задушевная подружка Критона.