Около полуночи он проснулся от заунывного воя.

Под дверью скулила собака.

Жан Мари соскочил с койки и бросился открывать дверь.

Это был Флажок, но он пришел без хозяина.

Увидев своего маленького друга, пес принялся усиленно лаять и жалобно визжать, то и дело выбегая из дома на улицу; он словно пытался сказать мальчику: «Иди за мной».

Мальчик понял, что Алену грозит какая-то опасность; он торопливо оделся и решительно зашагал вслед за животным, указывавшим ему дорогу.

Вскоре мальчик и собака-проводник оказались на берегу Виры.

Флажок бросился в воду и поплыл; он оборачивался, глядя, следует ли за ним его друг.

Однако река разлилась, течение в ней усилилось от волнения в море, и мальчик не мог ее переплыть.

Собака вернулась назад и разразилась яростным лаем еще сильнее.

По этим действиям собаки мальчик понял, что Ален находится где-то поблизости, но он один был не в состоянии до него добраться и устремился в сторону Мези, не обращая внимания на протестующее тявканье Флажка; добежав до дома боцмана Энена, Жан Мари стал изо всех сил колотить в дверь ногой.

Едва лишь он заговорил, как старый моряк понял все.

Энен созвал соседей, и несколько мужчин во главе с Жаном Мари отправились к берегу Виры; собаки там уже не было.

Они переправились через реку в лодке охотника, которому она не понадобилась, так как он пришел сюда во время отлива.

Люди с факелами и горящими соломенными жгутами в руках принялись обследовать скалы, простирающиеся вдоль моря на левом берегу реки.

Долгое время их поиски были безуспешными.

Но внезапно Жан Мари, которому удалось спуститься со скалы, цепляясь за нее руками и ногами, услышал внизу лай собаки.

Все поспешили на этот зов; наклонившись над пропастью, Жак Энен увидел, что охотник неподвижно лежит на небольшом выступе нависшей над морем скалы протяженностью не более нескольких футов.

Чтобы добраться до несчастного и вытащить его оттуда, пришлось возвращаться в деревню за веревками.

Между тем Жан Мари, не думая о том, что он смертельно рискует, продолжал свой опасный спуск и в конце концов оказался на крошечной площадке, где лежал Ален.

Мальчик увидел, что Ален без сознания и не подает никаких признаков жизни.

Однако, когда юнга приложил к его груди руку, он не чувствовал, что сердце Алена продолжает биться.

Жан Мари усадил молодого человека и прислонил его к скале; набрав в расселине пригоршню дождевой воды, он попытался привести раненого в чувство.

Между тем из Мези вернулись мужчины; старый моряк, по привычке крайне недоверчиво относившийся к способностям всякого юнги, не поддался на настойчивые просьбы Жана Мари, вызвавшегося обвязать тело охотника веревками.

Жак Энен самолично спустился на площадку, усадил Алена на дощечку, к которой, как к качелям, были прикреплены две веревки, и крепко привязал его.

Встав на дощечку, боцман подал знак поднимать его и раненого наверх.

И спасатель, и потерпевший одинаково рисковали при подъеме.

Если бы Ален был один, его тело, раскачивавшееся из стороны в сторону, могло бы разбиться о неровную поверхность скалы.

Но Энен так умело действовал палкой, которую он не забыл захватить, что оба добрались до вершины без единой, царапины.

Алена положили на носилки и перенесли в Шалаш, где уже ждал врач из Мези, извещенный о случившемся по просьбе моряка, более дальновидного, чем его земляки.

После обильного кровопускания молодой человек пришел в сознание.

Ален рассказал, что, когда он стоял на самой вершине скалы, произошел обвал, увлекший его в пропасть.

Тщательно осмотрев раненого, врач заявил, что он не нашел у него ни единого перелома и, по всей вероятности, злополучное падение не должно было привести к пагубным последствиям.

Однако сотрясение от удара было настолько сильным, что вскоре у пострадавшего начались осложнения на мозгу.

Ален снова лишился чувств, у него начался сильный жар, и он стал бредить.

Крайне обеспокоенный врач посоветовал чрезвычайно заботливо ухаживать за больным, прибавив, что если жар не ослабнет, то жизнь молодого человека окажется в опасности.

Как только доктор ушел, маленький Жан Мари, с мучительной тревогой выслушавший его приговор, разрыдался.

Энен строго посмотрел на юнгу и, видя, что тот все равно продолжает плакать, сказал:

— Эй, послушай, скоро ты перестанешь хныкать? Если бы бедняга, что лежит здесь, позавчера только и занимался нытьем, вместо того чтобы тащить тебя из воды, то, сдается мне, ты лежал бы на дне с еще более кислой миной, чем с той, какую показываешь сейчас.

— Ну конечно, боцман, но я ничего не могу с собой поделать: слезы так и текут сами собой.

— Эх, Жан Мари, когда мои руки ничем не заняты, они сами собой раздают затрещины; поэтому вытри-ка свою физиономию, подойди сюда и выслушай мой приказ.

Растерянный и ошеломленный мальчик, не успевший привыкнуть за свое недолгое пребывание на судне к грубому обхождению, приблизился к боцману.

Жак Энен взял стул и поставил его у кровати больного.

— Вот твой пост, — сказал он юнге, — не отходи отсюда и вообрази, что ты впередсмотрящий на брам-стеньге. Тебе принесут лекарства, которые велел принимать врач. Если днем парню станет хуже, махни из окна носовым платком; дети будут ждать твоего сигнала, чтобы предупредить Луи-зон, и она придет на подмогу.

— Будьте спокойны, боцман, — ответил Жан Мари. Жак Энен взял из очага головню и раскурил свою трубку; некоторое время он смотрел на Алена с сочувствием и в то же время с досадой; прежде чем уйти, он еще раз повторил юнге свои наставления.

В последующие четыре дня казалось, что состояние больного ухудшается.

Он по-прежнему бредил: вспоминал отца, Ланго и Лизу, причем звал Лизу с такой страстью, что бедный мальчик промолвил со слезами:

— Надо попросить боцмана Энена пригласить эту госпожу Лизу, которую господин Ален так громко зовет. Может быть, когда он ее увидит, то немного успокоится.

Между тем мальчик продолжал ухаживать за больным с усердием, поразительным для ребенка его возраста.

Казалось, он понимал, чем обязан Алену, и был безгранично ему благодарен.

Несмотря на то что Энен недолюбливал юнг, ему пришлось признать, что этот юнга, в отличие от других, на что-то годен.

Впрочем, старый моряк решил не отступать от своих правил, показывая Жану Мари, что он им доволен, и лишь пригрозил мальчику наградить его тумаками, если тот не ляжет спать, пока он, боцман, будет нести вместо него вахту у постели больного. (До этого времени ребенок отказывался от всякого отдыха.)

Наконец, молодость и сила Алена в сочетании с хорошим уходом одержали верх над недугом.

Мало-помалу горячка прекратилась, и вместе с ней исчезли всякие тревожные симптомы.

Вдова уже давно не видела сына и тяжело переносила разлуку с ним.

Кроме того, она беспокоилась за Алена, к которому относилась с благоговением; поэтому женщина решила нарушить строгий запрет своего дяди и отправиться в Шалаш.

XII. МЫСЛЬ, ОСЕНИВШАЯ БОЦМАНА ЖАКА

Итак, ночью вдова бесшумно встала, оделась на ощупь, спустилась босиком вниз и сумела без скрипа открыть входную дверь.

Выйдя на улицу, женщина поспешила к хижине Алена.

Около полуночи она постучалась в ее дверь.

Собака глухо заворчала, услышав, что кто-то подошел к дому.

Жан Мари осторожно потянул за щеколду, ожидая увидеть неприветливую физиономию боцмана Энена, но вместо этого оказался в объятиях матери.

Мать и сын были несказанно счастливы видеть друг друга. Жанна Мари опустилась на камни очага и посадила мальчика к себе на колени.

Затем они стали переговариваться шепотом, перемежая слова поцелуями.

— Ты хоть хорошо заботился о господине Алене? — спрашивала мать.

— Еще бы! — отвечал Жан Мари. — Мне казалось, будто я вижу твои страдания, бедная матушка! Когда я болел, ты показала мне, как надо ухаживать за теми, кого любишь.