- Я нашел тебя, - проговорил лейтенант Соболев, - чужой самовлюбленный мозг, но я смог забраться в тебя. Так у кого яйца круче?

Потом он резко отодвинулся от компьютера:

- Что происходит, эй! Чего вы сделали?

- Ничего.

- Почему он встал? Я спрашиваю, почему он встал?!

- Не знаю. Никто ничего не делал.

- Здесь какое-то нарушение...

- Нет!

- Что "нет"?

- Соболь, ты... - девушка не сводила глаз с экрана монитора, - со своими яйцами... Он просто встал. Понимаешь?

- Что?!

- Надо вводить следующий пароль. Он просто остановился на середине! Вот тебе яйца!... Чтобы запуститься дальше, нужен еще один пароль.

- Что ты имеешь в виду? - Хотя Соболь уже сам все понял.

- Что это не все. Там есть еще эта ниточка. Он просто остановился на половине. Три единицы, а дальше выбирайте - восемь или девять. Он совсем не так прост. Он решил еще пошутить на прощание.

- Сука! Да он... падла! Он что, знал, что все будет вот так? Время на исходе. Чтобы подбирать пароль... Это несколько минут.

- Срочно загружайте "взломку"!

- Совсем нет времени! Восемь или девять?!

- Что еще можно сделать?! У нас только верхняя половина рисунка.

Лейтенант Соболев смотрел на мерцающую картинку. Чужой самовлюбленный мозг, последний привет от него. Компьютер стоял, выдав почти всю информацию, но ведь почти - не в счет. На мониторе застыла картинка:

- Три единицы плюс восемь или девять... Это срочно передать в самолет! - Соболь поднялся на ноги. - Немедленно загружайте "взломку"! Тяните эту сраную нить! Может, успеем. Либо хвостик с одной стороны девяточка, с двух - восемь! Скорее! Мы сейчас все потеряем...

Соболь посмотрел на часы. До взрыва оставалось восемь минут. Восемь или девять? Вдруг в голове Соболя всплыла какая-то чушь из предыдущих файлов: "Телефон спасения 911. Поищи еще одного". Так-так-так... Получается: 9, 1, 1, 1 или наоборот, как на нашей картинке, - 1,1,1, 9... Так, значит, девять? Или все же восемь?..

- Черт побери, - Соболь протер испарину, - так это не я в его, это он влез в мой мозг. Он знал все, что со мной будет происходить! Он не просто самовлюбленный, нет, он больной, тонкий, изощренный садист... Так восемь или девять? Телефон доверия: 1-1-1-9! Доверия... Вот сволочь! Значит, девять? Значит, ты хочешь, чтобы тебе доверяли? Ты, больной садист, затеял дьявольскую игру... Сволочы Значит, девять? Или опять вранье? Ты, маньяк, хочешь доверия? Что с тобой случилось, что с тобой сделали или не сделали в детстве? Ответь!

Минутная стрелка уже давно подползла к отметке "без восьми пять" и двинулась дальше. Еще семь с небольшим минут, и они все "выпьют чаю"... Все вместе, мать его... Лейтенант обвел взглядом помещение, мерцающие экраны мониторов, царящую вокруг панику и понял, что ему необходимо взять себя в руки. Но перед тем как Соболь это понял, он закричал во все горло:

- С-в-о-л-о-ч-ь!!!

Четверг, 29 февраля

16 час. 54 мин. (до взрыва 00 часов 6 минут)

КОДА ОТКЛЮЧЕНИЯ БОМБЫ ВСЕ ЕЩЕ НЕТ.

- Только что они передали - три единицы и... - Командир экипажа вдруг замолчал, потом провел рукой по лбу, убирая прядь седых волос. - Что?! Что значит нет? Хорошо, понял вас. До связи. - Командир экипажа снял наушники: Три цифры - три единицы. Четвертой пока нет. Черт, шесть минут...

- Что значит нет? - Стилет, понимая, насколько накалена обстановка, пытался контролировать свои интонации.

- Значит, нет, капитан. Нет.

- Я вас понимаю, но по картинке с этой нитью все четыре цифры должны были появиться одновременно.

- Не знаю. Что-то у них там с компьютером... Три цифры - точно единицы. Четвертая - либо восемь, либо девять. Сейчас ловят картинку.

- В каком они порядке?

- Что?!

- В каком они порядке? Цифры?

- Да-да, извините, капитан... Первые три цифры - единицы, четвертая восемь или девять.

Командир экипажа посмотрел на часы, тихо, ни к кому не обращаясь, проговорил:

- Пять минут двенадцать секунд, восемь или девять... - В его поведении не чувствовалось страха - это был волевой человек, давно уже привыкший к разного рода неожиданностям и умеющий в экстремальных ситуациях сохранять самообладание до самого конца. Но в глазах его застыла такая пронизывающая печаль, что Игнат на мгновение снова вспомнил о фотографии - командир экипажа в домашней обстановке с двумя маленькими внучатами. "Тихо, тихо, командор, рано нам еще прощаться со всем, что мы любим".

А потом Стилет сам почувствовал некое ощущение кошмара, гораздо более глубокое, чем осознание неминуемо приближающегося взрыва. Взрыва, до которого осталось лишь пять минут. Мальчик... Мальчик говорил, что нам придется сделать выбор. И это окажется самым важным. Выбор...

- Значит, один, один, один и выбор? - тихо произнес Стилет.

- Что?

- Нам придется выбирать - восемь или девять.

- Да, скорее всего так. Но они обещают успеть, - сказал командир экипажа.

"Нет, - подумал Игнат, - они не успеют. И парень это знает. Нам придется выбирать самим. Или кому-то из нас одному придется сделать выбор. Это он имел в виду. Именно это. Восемь или девять".

- Капитан, есть еще кое-что, - проговорил командир экипажа, - топливо на исходе. Я отдал приказ идти на посадку. В том или ином случае нам придется снижаться. Иначе мы даже не дотянем до аэродрома. Через несколько минут нам придется проходить эту высоту - тысячу шестьсот метров.

- Я понимаю.

- У нас уже нет выхода. Я пойду готовить самолет к посадке. Единственное, что я могу пообещать, - командир экипажа вдруг улыбнулся, и ощущение кошмара, только что навалившееся на Игната, отступило, - что мы пройдем высоту тысяча шестьсот не раньше семнадцати ноль-ноль.

Четверг, 29 февраля

16 час. 56 мин. (до взрыва 00 часов 4 минуты)

КОДА ОТКЛЮЧЕНИЯ БОМБЫ ВСЕ ЕЩЕ НЕТ.

Он взял ее без всяких разговоров. Сначала она не поняла, зачем, зачем сейчас он решил делать это с ней. Даже не поняла, как оказалась в помещении служебного туалета, где все уже стало совсем чужим: пластиковые стены, блестящая поверхность крана, за которую сейчас держалась ее рука, раковина, подпирающая ее раздвинутые ноги, дверь, ручка замка - все начало растворяться в приближающемся небытии. Было холодно, и мир вокруг темнел. В мир шла смерть, забирая себе ее сознание и ее волю, вытесняя ее из существования и заполняя образовавшуюся полость то бархатным, то киселеобразным страхом. Ее жизнь выходила из тела в виде липкого панического пота, пахнущего всеми ее бывшими и, возможно, будущими болезнями, и, оказавшись здесь и не поняв, зачем она здесь, чувствуя лишь его прикосновения, она подумала, что ей, возможно, все безразлично и, наверное, действительно лучше провести последние минуты именно так. Но время начало растягиваться, время ее последней и подлинной любви. Сначала прикосновения Чипа лишь успокаивали ее, потом он согрел ее, и лихорадка отступила, и в черноте остывающего мира зажегся сначала лишь слабый огонек. Потом она почувствовала, как меняется ее запах, запах пота и физиологических выделений, меняя природу страха на природу жажды, природу ожидания, предвкушения соития, природу совокупляющего творения. Огонек разрастался, сжигая безразличие; он разрастался, когда Жанна почувствовала у себя между ног пальцы Чипа, уже освободившие ее от белья, дорогого и сексуального; он разрастался, прожигая ее пухлые детские губы его поцелуями; он разрастался, превращаясь в пожар ее лона, когда Чип сладостным проникающим утверждением вошел в нее. И сначала там, внизу, где незавершаемой пылающей жизнью двигался фаллос, а потом во всей недавней пустоте ее тела разгорелся огонь, сжигая холод уже поселившейся там смерти, огонь безудержной пляски достоинства, зовущей пляски оплодотворения, обращенной к небу, способному послать им новую жизнь...