- В таком случае, что вы сейчас чаще всего вспоминаете, о чем думаете?
- Думаю о том, как выжить. Пенсию мне положили хорошую, но сегодня это ничто, с ценами никак не могу примириться. Вокруг ведь страшно, что творится! Ошарашивает все! Те чиновники, которых партия поднимала изо всех сил на их высокие места, первыми ее и бросили, покидали демонстративно партбилеты, но сами-то разве изменились? Те же люди, та же идеология. Помню, как к нам в театр на Урал прислали директором женщину, которая до этого заведовала баней. Но у нее был партбилет. Боже мой, что творилось!
А меня просто тянули в партию: "Вы у нас такая прямая, вы должны все исправлять!" Ага, исправила. Сама чуть не попала однажды. Слишком много вопросов задавала, пыталась выяснить, почему так плохо поступали с крестьянами. У них молоко покупали по 11 копеек, а нам продавали по другой цене. Весь хлеб вывозили на грузовиках с красными флагами под радостные песни, а крестьянам оставляли только второй сорт, из-под веялки. Ставили палочки - трудодни, которые не оплачивались. Я сама из крестьян, поэтому и переживала за них всегда.
- А как вы попали в театр?
- Я очень рано уехала в Москву к братьям. Совсем девочкой была. Окончила школу, потом попала к Серафиме Бирман, которая при Всесоюзном радиокомитете организовала студию.
Вообще-то, я не знала, куда мне идти с таким ростом. Думала: кто меня возьмет? Но я, хотя и маленькая была, пела и плясала хорошо. Меня девочкой брали даже в церковь подпевать тоненьким голоском. Но цели стать актрисой у меня не было. В студию Бирман меня подруга привела. Ее не приняли, а меня приняли.
Серафима Германовна была учительницей ох какой строгой! На ее уроке чуть в сторону посмотришь - сразу: "Что такое? Потом будете собой заниматься!" Вот она учила нас правде в искусстве, достоверности и естественности. И эта ее правда передавалась нам. Я пронесла это чувство через всю жизнь. Поэтому, наверное, мне часто напоминают даже самые незначительные эпизоды, как, например, в "Чичерине" или "Экипаже". Говорят, очень достоверно сыграно. Часто зовут в "Ералаш". Недавно снялась в забавном сюжете "Совесть" - бегала за мальчишкой, стреляла из автомата, разворачивала настоящую пушку. После этого уговаривали сыграть металлистку, нацепить на себя все эти железки, заклепки...
- Сколько лет вы учились у Бирман?
- Четыре года. Потом всем курсом поехали в Великие Луки, играли в местном театре. А тут война... Мы эвакуировались в Ирбит, а в 43-м нас послали на фронт от Уральского военного округа. Выступали в частях дальней авиации. Считали самолеты: сколько улетает, сколько возвращается.
Из группы в группу нас перебрасывали на американском "Дугласе". Но однажды нас решили посадить на поезд. Пришли на перрон, бригадир побежал за распоряжениями. Вернулся и говорит: "Сейчас санитарный поезд придет, в него и сядем". Но эшелон почему-то промчался мимо. А наутро, когда мы все-таки доехали до нужного места, узнали, что его разбомбили. Несмотря на красный крест. Видим - на ветках простыни, шинели разбросаны... А ведь в нем могли ехать и мы...
- Мария Савельевна, как вас принимали на фронте?
- Летчики - прекрасные зрители. Первым отделением нашей программы была "Дочь русского актера", где я играла главную роль. Второе отделение концерт. Я пела лирические песни, мой муж, Семен Михайлович Скворцов, читал юмористические рассказы. Его тоже очень хорошо принимали. Сколько было отзывов из частей!
Вернулись на Урал, и снова работа: утром - репетиции, в 4 часа концерт в госпитале (а госпиталей на Урале много было), вечером - спектакль и обязательно ночной концерт. И так каждый день. Всю войну.
- Ваш труд как-то был отмечен?
- Да, где-то у меня лежит благодарность от этого военного округа...
- И все?
- Ну а что еще? Как-то я была там в музее, видела под стеклом наши фотокарточки - вот, мол, выступали. На фронте же очень многие артисты были, но говорили только о крупных. Про остальных-то ничего. Да я и не обращала на это внимания.
- После войны вы вернулись в Москву?
- Да. Но это было не так-то просто. Я получила известие, что у меня умирает мама. Стала просить, чтобы меня отпустили в Москву. Уговорила с трудом. Приехала, а ей стало лучше. Тогда я подумала: "А вдруг я уеду, а она умрет? И я не смогу ее даже похоронить..." И осталась. Попросилась в областной ТЮЗ, который находится в Царицыне. А в то время какой был закон: за прогул или неявку на работу - тюрьма. Спасло меня только то, что у нашего директора был друг замминистра и мне оформили перевод в этот самый ТЮЗ.
Так что я два раза спасалась от тюрьмы - то слишком много вопросов задавала, то из театра уехала. Это все, милый мой, было небезопасно. У нас актер один был, Митрофанов. Чем-то ему эта фамилия не нравилась, и он решил стать Двиничем. Его и посадили - уж больно подозрительным показался поступок советского артиста. Стукачей полно было. За пустяки, да попросту ни за что, люди в лагерях мыкались.
- Мария Савельевна, что вы играли в детском театре?
- Много играла. Сначала - мальчиков-девочек, пионеров-героев, козлят-зайчат, Красную Шапочку, Золушку. Были роли в "Доходном месте", "Слуге двух господ", "Молодой гвардии", "Отцах и детях". Играла что-то про совхозы и колхозы. Играла Простакову и даже Ниловну... Кстати, постановщик фильма "Мать" Марк Донской после спектакля сказал, что у меня внутренняя сила есть... несмотря на рост.
А когда состарилась, пошли колдуньи, Бабы Яги. Но я никогда не играла злодеек, я делала их смешными, поддразнивала маленьких зрителей. Ребята ненавидели, кричали, а я их только подзадоривала: "Вот сейчас погашу елку, и не будет никакого праздника!" В зале: "Нет! Нет!" А я опять: "Да погашу сейчас, и все..."
- Вам нравилось работать в театре?
- Тяжело было. Очень тяжело. Колени дрожали. Ведь я порой играла по три спектакля в день: утром - для детей, вечером - для взрослых и еще один - выездной. Однажды до того дошла, что села гримироваться на "Мать" и вдруг осознала, что гримируюсь на Козленка. Тогда я действительно почувствовала, что сил не остается. Ведь я играла искренне, отдавая всю себя без остатка. И когда выходила со знаменем в финале спектакля - колени по-настоящему дрожали.