Решайтесь! Накидка висит в холле. Я жду.

Она отстранилась от него, инстинктивно прижимаясь спиной к стене, и глянула на часы. Но он продолжал крепко держать ее за обе кисти, еще сильнее сжимая их. Голос, однако, звучал все так же мягко:

– Поймите, мы одни. Все равно никто не услышит ваших вульгарных воплей. Добрая Ханна сидит сейчас у себя в домике у камина. Он по другую сторону церкви. Я сильнее, чем может показаться. Бедный хорек только выглядит маленьким и хрупким, но пусть это не вводит вас в заблуждение. Ваш дядя знал мою истинную силу. О, я совсем не хочу причинить вам боль, Мэри Йеллан, испортить вашу красоту. Но если вы станете сопротивляться, мне придется пойти на это. Решайтесь же! Неужто вас оставил дух приключений, столь присущий вашей натуре? Где ваше мужество и отвага?

Мэри знала, что в запасе у него очень мало времени. Как бы умело он ни скрывал свое нетерпение, лихорадочный блеск глаз и плотно сжатый рот выдавали его волнение.

Часы показывали половину девятого. Джем уже должен был встретиться с кузнецом из Ворлеггана. Оттуда до Олтернана миль двенадцать, не больше.

Он-то быстро сообразит, как действовать, не то что она. Девушка напряженно думала, стараясь все взвесить. Если она отправится с Фрэнсисом Дейви, то невольно задержит его: с ней ему придется ехать медленнее, да и скрыться будет труднее. Их скоро выследят и догонят. Он не мог не учитывать этого и все же шел на риск… Ну, а если она откажется, то как бы он перед ней сейчас ни рассыпался, долго возиться с ней ему некогда. Прикончит на месте одним ударом ножа – и все тут.

Он называл ее отважной, одержимой жаждой приключений. Ну что ж, ничего другого не остается, как показать ему, на что она может отважиться. Если уж на то пошло, она тоже готова поставить жизнь на карту. Коли он и впрямь душевнобольной, как она полагала, его безумие его же и погубит. Но даже будь он в здравом уме, ему все равно так легко не выпутаться. Как бы глупа и наивна она ни была и как бы ни был умен и изощрен он, она так или иначе будет ему помехой. На ее стороне правда и вера в Бога. Он же – конченый человек, сам навлекший на себя погибель. Решено! Она посмотрела ему прямо в глаза и улыбнулась.

– Ну что ж, я поеду с вами, мистер Дейви, – сказала она, – но очень скоро вам придется пожалеть об этом. Я стану жалом в вашей плоти, камнем, о который вы споткнетесь.

– Друг или враг – все равно. Едем же, – ответил он. – Пусть вы повиснете камнем у меня на шее – за то я стану любить вас лишь сильнее.

Скоро вы перестанете обращать внимание на условности, что всосали с молоком матери, освободитесь от пут. Я научу вас жить, Мэри Йеллан, так, как жили люди четыре тысячи лет назад.

– На избранной вами стезе, на вашей дороге вы не найдете во мне попутчика, мистер Дейви.

– Дорога? Кто говорит о дороге! Мы поедем по болотам и холмам, по граниту и вереску, где некогда бродили друиды.

Она чуть было не рассмеялась ему в лицо, но он уже повернулся к двери, пропуская ее вперед. Насмешливо изобразив реверанс, она вышла в коридор.

Бесшабашный дух приключений овладел ею; она более не боялась ни его, ни ночи. Ничто не имело теперь значения, потому что человек, которого она любила, был на свободе, незапятнанный. Она могла любить его теперь, не стыдясь, и заявить об этом во всеуслышание. Теперь она знала, что он совершил ради нее, знала, что он снова придет ей на помощь. В своем воображении она слышала, как он мчится по дороге вдогонку за ними, бросая вызов противнику.

Мэри последовала за Фрэнсисом Дейви до конюшни, где стояли уже оседланные лошади. Она удивилась.

– Разве вы не собираетесь взять двуколку? – спросила она.

– Нет, Мэри, нам придется пуститься в путь налегке. Вы и так достаточная обуза, даже без дополнительного багажа, – ответил он. – Не может быть, чтобы вы не умели ездить верхом. Любая женщина, выросшая на ферме, умеет. Я буду придерживать лошадь. Ехать, увы, придется медленно.

Кобыла уже немало потрудилась сегодня и будет упрямиться, если ее станут погонять. А мой конь, как вам известно, охромел, и ходок из него плохой. Ах, Неугомонный, если бы ты только знал, если бы только мог понять, что в этом бегстве немалая доля твоей вины. Когда ты потерял в вереске гвоздь от подковы, ты выдал своего хозяина. В наказание тебе придется скакать под женщиной.

Ночь выдалась темная, сырая. Дул холодный ветер. Облака плотно заволокли небо, и луне через них было не пробиться. Мэри поняла, что первый кон проигран: удача пока сопутствовала викарию Олтернана. Садясь в седло, девушка подумала было крикнуть во все горло. Может быть, кто-нибудь из деревенских проснется и придет на помощь? Но едва эта мысль промелькнула в ее голове, как она почувствовала железную хватку вокруг щиколотки. Он вставил ее ногу в стремя и, подняв голову, улыбнулся.

– Битая карта, Мэри, – сказал он. – В Олтернане ложатся спать рано.

Пока они протрут глаза, я буду уже далеко на болотах, а вы останетесь лежать вниз лицом на мокрой траве. И что станется с вашей молодостью и красотой?

Если у вас замерзли руки и ноги, езда согреет их. Неугомонный славно понесет вас.

Мэри молча взялась за поводья. В своей рискованной игре она зашла так далеко, что вынуждена будет играть ее до конца.

Викарий вскочил на гнедую, привязав Неугомонного за уздечку к своему седлу, и они отправились в путешествие.

Когда они проезжали застывшую в молчании, погруженную в темноту церковь, викарий обнажил голову и, взмахнув шляпой, отвесил поклон.

– Вам надо было слышать, как я читал проповеди, – тихо произнес он.

– Они сидели на скамьях, словно овцы – именно так, как я изобразил их: с разинутыми ртами и дремлющими душами. Церковь для них была всего лишь четырьмя каменными стенами с крышей. И только оттого, что некогда ее освятили человеческие руки, они считали ее святой. Не ведают они, что под ее основанием лежат кости их языческих предков. Там сокрыты древние алтари из гранита, на которых совершались жертвоприношения задолго до того, как умер на кресте Христос. Я, бывало, стоял в церкви в полночь, Мэри. Там, в тишине, слышен невнятный гул голосов и шепот неуспокоенных душ, томящихся глубоко в земле. Им неведомы ни церковь, ни Олтернан.

Его слова напоминали Мэри, что она испытывала в темных коридорах "Ямайки". Смерть дяди для дома была ничто. И когда она стояла рядом с его телом, от стен веяло чем-то жутким. Этот дух господствовал здесь и раньше, с тех пор как холм, на котором стоял злосчастный трактир, был куском гранита среди вересковых болот. Девушка вздрогнула, словно от соприкосновения с чем-то чуждым и страшным, принадлежавшим иному миру.

Очнувшись и посмотрев на Фрэнсиса Дейви, она содрогнулась вновь – взор его был обращен к тому, ушедшему миру.

Путники достигли края вересковых зарослей и двинулись по неровной тропе, ведущей к броду. Перебравшись через ручей, они очутились в самой сердцевине черной болотной пустоши. Здесь уж не было ни тропок, ни дорожек – лишь жесткая трава да сухой вереск. Лошади то и дело спотыкались о камни, проваливались в зыбкую почву трясины. Но Фрэнсис Дейви по-ястребиному зорко сразу замечал опасное место и, чуть помедлив, всякий раз безошибочно отыскивал надежную тропу.

Скалистые холмы обступили их со всех сторон, стеной отгораживая всадников от остального мира. Шедшие бок о бок лошади осторожно и неспешно прокладывали путь через жухлый папоротник.

Мэри начала терять надежду. Глядя на громаду холмов, девушка чувствовала себя слабой и беспомощной. Ворлегган оставался все дальше позади, и даже Норт-Хилл, казалось, был где-то на другом краю света.

Колдовская сила, издревле и на веки вечные воцарившаяся над пустошью, делала ее неприступной. Но не для Фрэнсиса Дейви. Он владел ее тайной и с легкостью, словно в собственном доме, пробирался во тьме через топи.

– Куда мы направляемся? – спросила наконец девушка.

Он повернулся к ней и с улыбкой указал на север.