Третий день не ели и не спали.

Но зато чиновники таможни,

Улыбаясь, слушали ответы

И за каждый драли подороже,

Раз бежали,

Значит, есть монеты.

Сходни, сходни...

Исчезают сходни.

Поезд приближается к платформе.

И в Лион везет своих голодных

Может быть, голодных тут прокормят.

Город шелка,

Город тонкой шерсти

Для ткача надежда и для пряхи...

На вокзале сто их или двести

Латаны и штопаны рубахи.

Трудно голодающему люду.

Ждут они хотя бы доброй вести.

- Вы откуда, - слышу я,

Откуда?

- От большевиков... Бежали с сыном,

Говорит отец, все глуше, глуше...

Люди нам показывают спины,

Люди отворачивают души.

- Вы куда бежите от Советов?

Ткач на брови надвигает кепку.

- Вы не убежите от Советов!

И кулак сжимает кто-то крепко.

Сходни, сходни.

Гневные платформы.

И отец уже не отвечает.

Перед каждой полицейской формой

Золото легчает и легчает.

Сжаты зубы.

Смяты разговоры.

Лишь гудки гудят,

Стучат колеса.

Снятся по ночам отцу заборы...

Кто-то сено собственное косит...

Родина,

Придешь к тебе хоть нищим,

Родина, придешь к тебе хоть голым.

Ты

Одежду нищему отыщешь,

Человеком сделаешь веселым.

Родина,

Тебя покинешь беком,

С золотым мешком тебя покинешь

Нищим, нищим станешь человеком,

Под забором где-нибудь погибнешь...

В ТОСКЕ

Холм мой милый!

Сквозь чужие ветры

В окнах воздух твой ловил рукою,

В скольких поездах дрожал я веткой,

Сколько стран прошло передо мною!

Сколько городов промчалось мимо...

Вот еще один спешил навстречу

В голубых огнях

И в клубах дыма,

Может,

На пути моем конечный.

Где-то далеко виднелась башня,

Маковка была за облаками

Снова день

Похож был на вчерашний

Все с утра дрожало под руками.

Вот уж бег замедлили колеса.

- Что за город?

Я спросил в вагоне,

Но никто не понимал вопроса,

Хоть одно бы слово

Кто-то понял!

Мальчуганы в вылинявших кепках,

В круглых кепках.

В латанных и рыжих,

С ног до головы в одних газетах,

Все орали что-то

О Париже.

Мы сходили молча по ступенькам,

Окружали всюду нас газеты.

И звенели всюду

Деньги, деньги...

Это был Париж,

Париж был это.

Я жмурился от блеска города,

От блеска брошек и колец,

Совсем как в тот закат от золота,

Которым пьян, был мой отец.

Гудел Париж автомобилями,

Пестрел квадратами афиш,

Казался рогом изобилия

Такой блистательный Париж!

Искали мы владенья дядины

У нас был адрес: как-никак!

Уже и улица та найдена

И найден дядин особняк.

В парадном - тишина зловещая,

Как мрамор серый, холодна...

Мы постучали

Вышла женщина.

(Наверно, дядина жена).

- Скажите, Садых-бек не дома ли?

Я - брат его, издалека...

В ответ вдруг слышим смех надломленный,

И к нам протянута рука:

- Месье, входите без стеснения!

Месье, ведь здесь хозяйка - я.

Входите, ну к чему смущение?

Свободней чувствуйте себя!

Месье, водились только б денежки!

И щурит синие глаза,

У нас хорошенькие девочки,

У нас соскучиться нельзя!

Сказала - как отца ужалила.

- Мадам, я вовсе о другом.

Скажите, поскорей, пожалуйста:

Не Садых-бека этот дом?

И вновь она затараторила:

- Мой дом! Месье! Причем тут бек?

- Простите. Лавка у которого!

- Он не живет здесь целый век.

Какая лавка? Я в неведенье!

- Мадам, я умоляю вас...

- Вам Жак Моран о нем даст сведенья.

Он тут, недалеко от нас.

Ну и денек начался хлопотно,

Хоть вечер добрый дал бы бог!

...И так дверьми пред нами хлопнула,

Что покачнулся потолок.

И снова улица граненая,

Машины зычные снуют.

Как тяжело - толпа мильонная,

И никого знакомых тут,

И ты слепым кутенком тычешься...

Как странен мир

И как жесток:

Порой в нем одинок средь тысячи,

Порой - один не одинок.

туман проясняется

Я вновь отдался горьким думам:

"Где вы, родимые края?

О, страх перед отцовским дулом.

О, жалость жалкая моя!

Когда еще тебя унижу,

Мой милый, мой Азербайджан?"

На длительном пуни к Парижу

Я увидал немало стран.

Я повидал моря-озера,

Озера - будто бы моря,

Громадные я видел горы,

Но все это не жизнь моя.

Превыше мне любой вершины

Казался холмик над Курой.

А между тем судьба вершила

Свой суд бесстрастный надо мной.

Блистал Париж

Блистала Сена

Прозрачностью и чистотой,

Сонливой вечностью вселенной

Своей ленивой красотой.

Но все мне виделось туманно,

Все проплывало мутным сном...

И спрашивали мы Морана.

И кто-то указал нам дом.

Раскрылась дверь со скрипом слабым.

Никто не вышел на порог.

Одна лишь моль слетала с лампы

И скрылась в скопище чулок.

На стенах - лепка с позолотой...

"Всевышний! Есть ли столько ног,

Сколько навалено - без счета

В одной лишь комнате чулок?"

Вот наконец хозяин вышел,

Сверкнул приветливо пенсне:

- Добро пожаловать, месье.

Весь мир о фабрике наслышан.

Чулки в Париже хвалят все!

Какой товар! Взгляните только!

Советую вот эти брать!

- Месье, как вы ответьте толком,

Сперва скажите, где мой брат.

А после я куплю всю лавку...

- Пардон, вы странный человек!

О ком я должен дать вам справку?

- Месье, знаком вам Садых-бек?

Он как-то огляделся странно,

Платком поспешно вытер лоб,

Казалось, будто бы Морана

Внезапно бросило в озноб.

И заморгал:

- Как счастлив знать я,

Что Садых-беку вы - родня!

Мы с ним дружили, словно братья.

И не чужой он для меня.

Ах, он судьбою так обижен,

Над ним висел какой-то рок,

Не повезло ему в Париже,

Так, видно, пожелал сам бог.

Но дружба - всех невзгод превыше...

- Он жив? - прервал отец.

- О да!

Творить добро - моя привычка.

Могу, конечно, адрес дать.

- Мерси, - отец сквозь слезы буркнул

И облегчение стер слезу,

Как лодочник, который в бурю

Земли увидел полосу.

НА ОКРАИНЕ ГОРОДА

Здесь пыль поднимают

Колеса и ветер.

Играют в пыли

Голопузые дети.

Я слезы их нижу,

И смех я их слышу...

Одна из далеких окраин Парижа.

Плывут черно-белые

Платья людские.

И падают тени

От платьев густые.

И падает туча

В дырявую крышу...

Одна из далеких окраин Парижа.

Подвыпивший нищий

Играет на скрипке.

Смеется на скрипке,

Ему вместо франков

Подносят улыбки,

Бросают улыбки,

Кидают улыбки.

А он все старается

Нотой повыше...

Одна из далеких окраин Парижа.

Чистильщик сапог

В стороне приютился.

- Пошли, бог, клиентов!

Спросонок взмолился.

И вновь старика

Одолела дремота:

Здесь мало кому

Начищаться охота.

Сапожная вакса

В усы ему дышит...

Одна из далеких окраин Парижа.

На черной крыше сидела сова,

Под черной крышей лежал старик.

- Брат мой! - отец к постели приник.

Брат мой!

И все на свете слова

Собрались в один придавленный крик...

Эх, когда был он на высоте,

Сколько в дому было гостей?

Вот комнатушка плывет в темноте,