– Полдюжины солдат-кавалеристов ждут не дождутся во дворе, чтобы с тобой познакомиться, – сообщил он ей. – Пойди и докажи им, что женщины в Корнуолле не чета этим неряхам из Девоншира.

И, закрыв за собой дверь, Матти вышла, догадавшись, без сомнения, что впервые за пятнадцать лет я не нуждаюсь в ее услугах. Ричард тут же принялся есть – на аппетит он, слава Богу, никогда не жаловался – и скоро еды на тарелках заметно поубавилось, хотя я, все еще не придя в себя от неожиданности, лишь отщипнула кусочек цыплячьей грудки. Еще не закончив ужин, он, верный своей давней привычке, вскочил на ноги и принялся расхаживать по комнате с громадной костью от жаркого в одной руке и куском пирога в другой, рассказывая мне о плимутских оборонительных сооружениях, которые его предшественник, вместо того чтобы сравнять с землей в первые же дни войны, позволил врагам расширить и укрепить.

– Поверишь ли, Онор, – возмущался он, – этот болван Дигби просидел девять месяцев под стенами Плимута на своей жирной заднице, пока противник в осажденном гарнизоне вытворял все, что заблагорассудится; солдаты делали вылазки за продуктами и дровами, возводили баррикады, в то время как он играл в карты с младшими офицерами. Слава Богу, эта пуля в голове заставит его пролежать в постели месяц-другой, а я за это время наведу порядок.

– Уже есть какие-нибудь результаты?

– Во-первых, я сделал то, что нужно было сделать еще в прошлом октябре – насыпал новый земляной вал у Маунт Баттена и поставил на него пушки, чтобы они держали под прицелом все корабли, которые вознамерятся пересечь пролив Саунд; таким образом, я оставил осажденных без еды и боеприпасов. Во-вторых, я перекрыл им воду, так что теперь мельницы не могут молоть муку для жителей. Дай мне месяц-другой, и все они у меня с голоду подохнут.

Он откусил огромный кусок от пирога и подмигнул мне.

– Но блокада с суши, разве она действенна в наши дни?

– Будет действенна, только дай мне время организовать ее. Вся беда в том, что большинство офицеров под моим началом совершенно никудышные – мне пришлось выгнать больше половины из них. Правда, у меня есть отличный командир в Солташе, он уже наподдал хорошенько этим мятежникам из Плимута, когда те вздумали сделать вылазку недели две назад – горячая была схватка, особенно в ней отличился мой племянник Джек, старший сын Бевила, ты должна его помнить. А на прошлой неделе мы напали на их аванпост, неподалеку от Модлина, выбили с занимаемых позиций и еще сотню пленных взяли. Думаю, теперь джентльменам в Плимуте не сладко спится в их постелях.

– Пленные – это такая проблема, – заметила я. – Сейчас тебе трудно прокормить даже твоих собственных людей, а ведь захваченных в плен тоже нельзя морить голодом, я полагаю.

– Еще чего, – рявкнул он. – Я отсылаю их в замок Лидфорд, и там их вешают без суда и следствия за государственную измену.

Он швырнул обглоданную кость в окно и взял себе еще кусок жаркого.

– Но Ричард, – неуверенно возразила я, – ведь это несправедливо. Они всего лишь сражаются за дело, которое считают более важным и благородным, чем наше.

– Да плевал я на справедливость. То, что я делаю, дает хорошие результаты, все остальное меня не волнует.

– Я слышала, парламент назначил вознаграждение за твою голову, – продолжала я. – Говорят, бунтовщики боятся тебя и ненавидят.

– А ты думала, они в задницу меня будут целовать? – усмехнулся он, потом подошел и сел на краешек постели.

– Хватит о войне, поговорим о нас с тобой, – сказал он. Я совсем этого не хотела и ладеялась отвлечь его, вновь вернув разговор к осаде Плимута.

– А где вы сейчас живете? В палатках?

– Что мне делать в палатке, когда в моем распоряжении лучшие дома Девоншира? Нет, мой штаб расположен в Бакленд Эбби, которое мой дед продал Френсису Дрейку полвека назад, и могу тебя заверить, мне живется там преотлично. Я захватил весь скот в поместье, а хозяева платят мне арендную плату, если не хотят, чтобы их тут же вздернули на суку. За спиной они зовут меня Рыжей лисой, а женщины, как я понял, пугают этим именем своих детей, когда те плохо себя ведут. Говорят: «Вот придет Гренвиль, и Рыжая лиса заберет тебя», – и он расхохотался, словно это была удачная шутка. А я смотрела на его подбородок, ставший еще более жестким, на решительную линию рта и поджатые уголки губ.

– О твоем брате Бевиле в этих краях говорили по-другому, – мягко заметила я.

– Да, – согласился он, – но ведь у меня нет такой жены, какая была у Бевила, нет дома, который бы я любил, нет счастливых ребятишек…

Неожиданно его голос зазвучал резко, и в нем послышалась глубокая горечь. Я отвернула от него лицо и опустилась на подушки.

– Твой сын с тобой в Бакленде? – спросила я спокойно.

– Мое отродье? Да, где-то там со своим учителем.

– Какой он?

– Кто, Дик? Да так, недоумок с печальными глазами. Я зову его «щенок», и заставляю петь для меня за ужином. В нем нет ничего от Гренвилей – полное подобие своей мамочки.

Сын, с которым он мог бы играть, заниматься, которого мог бы любить… Мне вдруг стало грустно и обидно за ребенка, от которого с такой легкостью отвернулся отец.

– Так значит, Ричард, все с самого начала у тебя пошло не так, как надо?

– С самого начала.

Воцарилось молчание – мы ступили на опасную почву.

– Почему же ты не постарался устроить себе более счастливую жизнь?

– О счастье речи быть не могло, оно ушло вместе с тобой, хоть ты и не хочешь признавать этот факт.

– Мне очень жаль.

– Мне тоже.

По полу поползли тени, скоро придет Матти, чтобы зажечь свечи.

– Когда ты отказалась видеть меня в тот последний раз, – продолжал он, – я понял, что жизни не будет, осталось лишь гнусное существование. Ты, конечно, слышала историю моей женитьбы, и наверняка сильно приукрашенную, но суть, думаю, верна.

– Ты что, совсем ее не любил?

– Совсем. Мне нужны были ее деньги, вот и все.

– И они тебе не достались.

– Тогда нет, но сейчас они у меня: и ее состояние, и ее сын, которого я породил в помрачении рассудка, не иначе. Дочь теперь в Лондоне с матерью, но если она мне понадобится, я и ее заполучу.

– Ты так изменился, Ричард, совсем не похож на человека, которого я любила.

– Если и так, то причина тебе известна.

Солнце зашло, и в комнате сразу сделалось мрачно и уныло. Я почти физически ощущала эти пятнадцать лет, разделявшие нас. Вдруг Ричард взял мою руку и поднес к губам. Это прикосновение – такое знакомое – всколыхнуло во мне все чувства.

– Ну почему, – воскликнул он, вскочив на ноги, – почему именно с нами должно было случиться это несчастье?

– Роптать бессмысленно, я давно это поняла. Сначала, да, мучалась, проклинала все на свете, но недолго. Лежание на спине научило меня дисциплине, правда, не такой, какую ты насаждаешь в своих войсках.

Он подошел к кровати и встал рядом, не сводя с меня глаз.

– Тебе никто не говорил, что ты стала даже красивее, чем была тогда?

Я улыбнулась, вспомнив Матти и зеркало.

– Ты мне льстишь, – ответила я, – или у меня просто больше времени на то, чтобы румяниться и пудриться.

Наверное, он считал меня холодной и равнодушной и даже не догадывался о том, что звук его голоса рвет пелену этих проклятых лет и обращает их в ничто.

– Я ничего не забыл, – продолжал он. – Я помню тебя с головы до ног. У тебя родинка на пояснице, и ты очень расстраивалась из-за нее, почему-то тебе казалось, что она тебя портит – а я так ее любил.

– Думаю, тебе пора спуститься вниз к своим офицерам. Я слышала, как один из них сказал, что вы будете ночевать в Гремпаунде.

– А помнишь, у тебя был синяк на левом бедре, ты наткнулась на эту дурацкую ветку, торчащую на яблоне. Я еще сказал тогда, что он похож на сливу, а ты ужасно обиделась.

– Я слышу лошадей во дворе, – перебила я его. – Твои кавалеристы уже собрались уезжать. Так ты и до утра не доберешься до ночлега.

– А теперь ты лежишь, такая самодовольная, уверенная в себе: еще бы, тебе уже тридцать четыре. Но знаешь, Онор, плевал я на твою вежливость.